Алитет уходит в горы

«Вот когда начинается наша деятельность!» — радостно думал Лось, просматривая письма. Его особенно заинтересовало письмо от заведующего факторией Русакова. Он положил его на стол, расправил вмятины и крикнул секретарю в соседнюю комнату:

— Петя, позови-ка мне Осипова!

И в ожидании инструктора ревкома Лось зашагал по своему кабинету. Здесь было просторно, чисто, и Лось, оглядев кабинет, улыбнулся. На стене висела карта СССР и большая, со всеми стойбищами, вычерченная им самим карта Чукотского полуострова. Над письменным столом — портрет Ленина. На противоположной стене — маленький портрет Льва Толстого, взятый из книги.

Вошел Осипов.

— Интересное письмо пришло от Русакова, — сказал Лось. — Правда, обстановку там я достаточно хорошо знаю и сам. Дело в том, что в этом стойбище наметились две группы. Стойбище разделено оврагом. По одну сторону оврага американофильские охотники, по другую — с явными симпатиями к нам. И вот в этой части стойбища Русаков организовал промысловую зверобойную артель. Он пишет, что если мы дадим в это стойбище вельбот с мотором, то, возможно, к артели присоединится и американофильская часть населения.

— Конечно, туда нужно дать вельбот, — сказал Осипов.

— Да… Но дело там сложное. У той группы охотников есть свой вожак. Он родственник эскимосам с американских островов. Здоровый старик, кривой. Он лучший охотник. Зовут его «Сверху видящий человек». Старик с норовом. Всю заовражную группу держит в своих руках. Непререкаемый авторитет. Склонить его нелегко. А надо! Он большая опора для Алитета, — задумчиво сказал Лось.

— Я выеду туда, — сказал Осипов. — Помогу Русакову.

— Агитацией заниматься? Занятие очень трудное. Мы с Андреем целый год занимались агитацией, а в это время американцы товарами агитировали. Правда, мы не всегда безуспешно проводили ее, но теперь у нас есть все возможности агитировать делом. Поведем борьбу с ним весной, перед началом зверобойной охоты, когда будем спускать артельный вельбот. А сейчас не стоит надоедать старику. Его можно склонить на нашу сторону чем-нибудь конкретным. Подождем до весны. Так мне кажется. А теперь, Василий Степанович, я тебе даю отпуск на два месяца.

Осипов рассмеялся.

— Какой отпуск?

— Заняться только изучением языка. Чтобы через два месяца ты свободно говорил.

— Что ты, Никита Сергеевич! У меня и мозги-то уж не молодые. За два месяца, пожалуй, не одолею.

— Надо одолеть. Надо поставить перед собою такую задачу.

— Попробуем.

— Пробовать нам некогда. Надо выполнить. Без этого здесь нельзя работать.

— Хорошо, — не совсем уверенно сказал Осипов.

Вошел старик Ильич. Приветствуя его по-чукотски, Лось предложил ему стул. Старик сел, но сейчас же опустился на пол, скрестив под собой ноги.

— Лось, — важно сказал старик, — новости пришли. Пароход на севере, туда дальше, во льдах у мыса стоит. И дыму нет. Совсем остановился, на всю зиму.

— Пароход?! — крайне удивленно, несколько растерянно переспросил Лось, сразу почувствовав личную ответственность за зимовку «Совета».

Лось насторожился. Эта новость о зазимовавшем пароходе его поразила. Он достал трубку и торопливо стал ее раскуривать. Словно боясь расспрашивать о пароходе, Лось сильно затянулся и, обращаясь к старику, спросил совсем о другом:

— А еще какие новости?

— Больше нет новостей.

— Ничего не слыхал об учителе, которого возил твой сын Эрмен?

— Нет, никаких слухов нет.

— А про милиционера?

— Больше нет никаких новостей.

Лось помрачнел и, обратившись к Осипову, сказал:

— Неприятная новость!

— А что такое? — спросил Осипов.

— «Совет» затерло во льдах. На десять месяцев выведен пароход из строя. Это большая неудача, — вздохнув, сказал Лось. — Весь Совторгфлот на Дальнем Востоке насчитывает всего лишь двенадцать кораблей. И вот один из этих пароходов я, уполномоченный ревкома, загнал во льды, чтобы поставить всего лишь одну маленькую школу в стойбище Энмакай. Правильно ли я поступил? — задумавшись, спросил Лось.

— Трудно сказать, Никита Сергеевич.

— Я думаю, что поступил правильно. Большевики не могут подходить к таким вопросам по-торгашески. В этом суть нашей национальной политики… Ну что же, Ильич, спасибо за новости. Еще что услышишь, приходи… Закури на дорогу.

И все же Лось при воспоминании о пароходе чувствовал себя не очень хорошо. В душе он все еще не мог решить: правильно ли он поступил? Раздражало его и молчание радиостанции. Он накинул на себя кухлянку и пошел к радисту.

Увидев виноватую улыбку на лице Молодцова, он догадался, что станция продолжает бездействовать.

— Зря ты носишь такую хорошую фамилию! — не сдержавшись, раздраженно сказал Лось.

— Сам замучился, Никита Сергеевич. Вся душа исстрадалась. Хоть в петлю полезай. Никак не удается наладить, — сказал Молодцов, и на глаза его навернулись слезы.

— Милый мой, как же ты ехал сюда? Ведь ты меня держишь без связи. Это же убийство! Работал ты по этому делу или нет?

Опустив голову, Молодцов молчал. Он и сам отлично понимал обстановку, в которой оказался, но чем больше старался, тем все больше и больше запутывался в новой для него радиоаппаратуре.