Алитет уходит в горы

Надев одинарную кухлянку, Омрытаген взял сумку, посох, вышел из яранги — и делегат конференции был на полном ходу.

В это утро ярко светило солнце. Весело было на душе Омрытагена. Берег чернел морской галькой, и эта черная прибрежная полоса уходила далеко-далеко. Над морем летали белоснежные крикливые чайки, стремительно неслись морские ласточки, а дальше покоилось чудесное северное море.

После душного полога Омрытаген вздохнул полной грудью и сказал:

— Ого! Одна чайка огненная.

Он посмотрел на подошедшую собаку и крикнул жене:

— Собак не корми. Побереги мясо на песцовую приманку. Пора обзавестись хорошим ружьем. Пусть бегут в тундру ловить мышей.

— Эгей! — послышался из полога голос жены, что означало: «Так и будет сделано».

Сделав еще кое-какие наказы по хозяйству, Омрытаген заложил посох за спину и, поддерживая его согнутыми в локтях руками, легко и важно зашагал. Наткнувшись на уголек, валявшийся в гальке, Омрытаген остановился, поднял его и подумал:

«Палатка здесь стояла. Топорики делал Алитет… Хотел меня взять в работники, молотком стучать по горячему железу… А почему Алитета не позвали на праздник большого говоренья?.. Новый закон?..»

Омрытаген недоуменно покачал головой, бросил уголек и вышел из стойбища.

На второй день, придя в соседнее стойбище, Омрытаген увидел Пиляка: тот держал в руках палку с зарубками на ней и озабоченно думал. С досадой Пиляк объяснил Омрытагену, что он совсем сбился с толку. Нельзя было узнать, когда нужно выходить на праздник большого говоренья.

В то время как Пиляк ходил на нерпичью охоту, его сын, глупый еще, нарезал на палке свои зарубки. Он так искусно их нарезал, что Пиляк не мог отличить свои зарубки от сыновних. Получилась сплошная путаница. Хорошо, что Омрытаген зашел в это стойбище. Иначе как узнаешь, когда выходить?

Пиляк быстро собрался, и они пошли вдвоем.

Подходя к ущелью Птичий клюв, они увидели над камнями тонкую струйку табачного дыма и заметили человека, лежавшего в камнях.

Это был Алитет. На всякий случай он все-таки пришел в условное место. Он лежал здесь уже несколько дней со смутной надеждой встретить Брауна. Правда, он знал теперь, что Браун — обманщик, и все же тайная надежда и безысходность положения привели его в это ущелье.

Алитет лежал на камне и разглядывал тихое, спокойное море. Но горизонт был чист. У Алитета даже глаза заболели — так напряженно он всматривался в море в надежде увидеть шхуну.

Здесь, вдали от людей, Алитет обдумывал пути своей дальнейшей жизни. Он вспомнил старика Лёка, который оказался крепким человеком. По слухам, как ни уговаривали его пойти в артель, он не пошел.

«Лёк — разумный человек. Если Браун и в это лето обманет, придется продавать пушнину русским через Лёка. Русские все-таки торгуют с ним. Они продают ему товары, сколько он хочет, а мне — только на два песца. Гм! Как будто эти русские приехали сюда совсем не за песцами. Безумные, они не понимают, что таких песцов, как у меня, ни у кого из охотников нет. Ого! И сколько их у меня! Я передам, чтобы Лёк приехал ко мне в гости, и поведу с ним большой разговор».

Алитет перевел глаза на пещеру, где была спрятана пушнина, и вдруг увидел шедших по берегу людей. Как самка, спасающая своих детенышей, Алитет, чтобы отвлечь охотников от норы, бросился бежать на прибрежную гальку. С камня на камень, он несся, как горный баран. Встретившись с Пиляком и Омрытагеном, он сказал:

— Место себе ищу. Переселяться хочу из Энмакая.

— Плохое место, — сказал Пиляк. — Люди никогда не жили здесь. И дед мой не помнит, чтобы здесь стояли яранги. Дурное место.

— А вы куда идете? — перебил его Алитет.

— На праздник говоренья велели приходить.

— Хе! И ты, Омрытаген, на праздник говоренья? — ехидно улыбнувшись, спросил Алитет.

Он хотел им сказать, что они глупые, зря подошвы стирают, но, лишь подумав об этом, сказал совсем другое:

— Идите, идите! Все идите. И Ваамчо собирается. Только захватите с собой учителя. На русский праздник без русского не примут, зря проходите, — а про себя подумал: «Хорошо, хорошо. Пусть уберутся отсюда все. Будет совсем безопасно встретиться с Брауном».

Путники кивнули головой в знак согласия и пошли.

В Энмакае их встретил Ваамчо, и все они, шумно переговариваясь, направились в школу.

— Дворкин! — сказал Ваамчо. — Пришли. Вот они. Теперь можно выезжать?

— Садитесь, садитесь, товарищи, — приветливо приглашал Дворкин, подставляя делегатам стулья. — Попьем чайку и поедем. На вельботе поедем.

Омрытаген и Пиляк посматривали на русского учителя и робко стояли, не решаясь сесть.

— Садитесь! — сказал Ваамчо и сам сел на стул с таким знанием дела, что гости удивились.

Они напились чаю с хлебом, который они считали лакомством, и Дворкин начал собираться в дорогу.

Омрытаген и Пиляк слышали уже об энмакайском самоходном вельботе — слух быстро идет по берегу. И теперь их нетерпение скорей увидеть этот самоходный вельбот разгорелось до предела.

Уакат в ситцевом платье с важным видом внесла чайник и кружки. Она ходила так, как будто она была хозяйкой всей этой деревянной яранги. Вернувшись, она спросила: