Алхан-Юрт; Аргун; Моздок-7

Нас, связистов, даже начальство не держит за людей. Да и хрена там говорить, рота связи 429-го мотострелкового полка — самое задроченное подразделение во всем Северо-Кавказском военном округе. На нас можно возить воду, избивать сапогами, заставлять рожать деньги, ломать челюсти, пробивать головы табуретками — да мало ли чего веселого может придумать военнослужащий Российских вооруженных сил — мы только мычим, и делаем, что приказано.

На гражданке, когда мне рассказывали про дедовщину, я думал, что так жить не смогу. Просто не выдержу. Ха! Да куда я на хрен денусь! Либо вешайся, либо в рыло получай — вот и весь выбор. Я теперь еще и не так могу…

И вот теперь Харитон и Смешной сидят в штабе и пишут объяснительные.

Писанина эта никому не нужна, никто не будет давать делу ход. Начнутся проверки, понаедет ФСБ, будет выяснять, как сумка с патронами оказалась у двух мудаков-солдат, непременно кого-нибудь понизят в должности а то и посадят. Кому это надо? А так их просто изобьют, в казарме им ещё добавят Тимоха с Боксером, на этом дело и закончится.

Разбитая морда куда лучше, чем двенадцать лет строгого режима.

Я прохожу мимо светящейся бабочки. У Смешного лицо сильно помято, кровь сочится из губ и капает на объяснительную, он её стирает рукавом. В углу стоит Чак. Я успеваю заметить все это мельком, прохожу мимо и иду в шишигу. Сегодня я буду спать здесь.

Следующим вечером разведке все же удается продать «мухи» и еще одну сумку. Поздно ночью они возвращаются из Моздока с пакетом жратвы и выпивки. Кроме того, у них большой кулек героина. В каптерке начинается веселье.

Меня вызывают туда и как соучастнику наливают сто грамм водки.

— Молодец, — говорит Тимоха, — все грамотно сделал. Пей.

Тимоха уже ширнулся, его глаза постепенно стекленеют, он уже плохо видит меня. В каптерке горит свеча, на столе валяется закопченая ложка, Боксер сидит с перетянутой рукой и жгутом в зубах, Саня берет «контроль».

Я выпиваю. Противная водка местного разлива, купленная в кочегарке, ко всему прочему ещё и теплая. Мне протягивают бутерброд со шпротиной. После этого на меня уже не обращают внимания, и, потоптавшись немного, я ухожу.

Тренчик, Зюзик и Осипов уже лежат в располаге, накрывшись одеялами. Мутный и Пинча где-то шарятся. Харитон дневальный.

— Ну, чего там? — спрашивает меня Тренчик.

— Бухают, — отвечаю я, — даже мне налили.

— Блин, — говорит близорукий Зюзик и щурит глаза. — Опять сегодня бить будут.

— Может, уйдем, а? — предлагает Тренчик. — Давайте уйдем?

Уйти, конечно, лучше всего, но для этого придется выйти в коридор, а там — разведка.

Мы дремлем до полуночи, прислушиваясь к разговорам в каптерке и просыпаясь каждый раз, когда там начинаются крики. Потом пьяная обдолбанная разведка вывыливает в коридор.

— Связисты! — орет Боксер. У него совершенно стеклянные глаза и нетвердая походка.

— Связисты! — орет он и заходит в расположение. — Связисты, подъем!

Он скидывает с кровати Зюзика и начинает его бить. Потом поднимает Осипова. Избиение продолжается.

Мы с Тренчиком лежим в темном расположении, накрывшись одеялами с головой, и смотрим на полоску света из коридора.

Прямо под окном стреляют, два трассера взлетают в небо, слышен громкий мат. На кроватях валяется оружие, гранаты, через спинки перекинуты набитые магазинами разгрузки — такие специальные безрукавки с множеством карманов под магазины. Мы стараемся не шевелиться.

Боксер бьет Андрюху табуреткой по голове. Тот хрипит и падает на пол. Изо рта у него идет пена.

— Чего ты стонешь, как будто тебя снарядом разорвало? — кричит Боксер. — Ты вообще слышал, как снаряды взрываются? Встать, пидор! — орет Боксер и бьет Андрюху берцем в живот. Тот не реагирует. Мне кажется, Боксер сейчас забьет его совсем.

Он может. Они все могут. Они уже познали убийство, они морально сильнее нас. Наши жизни не представляют для них никакой ценности, они уже видели таких как мы, валяющихся мертвыми в грязи с задранными на синюшных ногах штанинами и раскрытыми ртами, и они уверены, что с нами будет то же самое. Какая разница, где мы умрем, здесь или там?

Меня перетягивают ремнем между лопаток и от неожиданности я лечу на пол. Тут же на меня сверху падает Тренчик.

— Встать! — орут над нами.

Я вскакиваю и тут же получаю тяжеленным кирзачем в живот. Внутри у меня булькает, но боли я не чувствую — удар был мощный, но медленный, тупой, меня просто поддели на сапог, как котенка, и откинули на несколько метров.

— Отнесите его в санчасть, — говорит Боксер, показывая на Осипова.

В полку никого нет, плац пустой, казармы не светятся. Санчасть закрыта. Андрюха приходит в себя, похоже, у него сотрясение мозга.

— Да, блин, — наконец говорит Тренчик, — в учебке-то, оказывается, был рай.

В казарму мы возвращаемся только под утро.

* * *

Развод. Мы стоим в каре вокруг командира полка. Он рассказывает нам про дедовщину. Около полкана, опустив глаза, стоит молодой дух с огромными синяками под глазами. Дух чувствует себя стукачом, нас здесь умудряются бить так, что мы ещё и чувствуем себя виноватыми. И ещё дух боится ночи, он знает, что сегодня ему не жить.