Алхан-Юрт; Аргун; Моздок-7

Броники в ужасном состоянии — невероятно грязные, залитые маслом и бензином, в карманах килограммы земли, половины пластин не хватает; но все же из двух-трех штук удается составить один целый.

На некоторых брониках кровь.

Тренчик показывает нам пробитую пулей грудную пластину. На внутренней стороне бронежилета — большое пятно крови.

«Рядовой Игнатов, рота связи, А 2 Rh+» — читает он надпись на отвороте.

Дальше мы работаем молча.

Эти броники словно доказательство нашей возможной смерти. Да, мы видели убитых солдат на взлетке, но это были не наши солдаты, а солдаты вообще; мы знали, что там убивают, но подсознательно каждый верил, что рота связи 429 полка неприкосновенна. Теперь мы знаем, что это не так.

Из другого броника я достаю осколок от снаряда размером с большой палец, застрявший в кевларовом экране. Снова кровь. Очень много — почти вся спина залита ею.

Пробитые пулями и помятые каски, развороченные бронежилеты, дырки в бушлатах, застрявшие в кевларе осколки, бурые пятна заскорузлой крови, к которым не хочется прикасаться… Эти свидетельства смерти людей валяются в нашей каптерке прямо на полу.

В этих вещах погибли наши солдаты — солдаты нашей роты связи. Они уехали в Чечню в январе девяносто пятого, а потом какой-то незнакомый нам старшина привез снятые с остывших тел броники и бросил их в углу каптерки. И несколько месяцев пил. А потом погиб — кто-то рассказывал нам, что предыдущий старшина погиб. Теперь мы сидим и собираем из этих окровавленных лохмотьев броники для себя. А потом Савченко точно так же повезет на войну нас и через несколько месяцев вернется с кучей окровавленных бронежилетов и тоже бросит в углу каптерки и тоже будет пить несколько месяцев… А потом из учебки пришлют других новобранцев — скорее всего, из нашей же учебки, из Елани — и они будут сидеть так же на полу в ожидании отправки и читать на брониках наши имена и показывать друг другу пробитые пулями пластины и каски, и уже другой старшина повезет их на войну, и тоже вернется полусумасшедшим…

Разведка только что вернулась из очередного рейда и выносить издевательства уже нет никакой мочи.

— Товарищ прапорщик, а когда вы нас в Чечню отправите? — пристает Тренчик к старшине.

— Успеешь еще.

— Ну, пожалуйста, товарищ прапорщик, — умоляет Жих.

Несмотря на все те ужасы, которые мы каждый день видим на взлетке, мы все как один хотим уехать в Чечню. Нам уже плевать. Лишь бы подальше от разведчиков. Все равно войны не избежать никому, раньше или позже, так какая тогда разница? В возможность же своей смерти по-настоящему не верит никто.

— Ну, товарищ прапорщик…

— Скоро, скоро, — отговаривается старшина. Он не спешит, хотя каждый раз обещает, что на следующей неделе нас точно отправят. Но я чувствую, что он всеми силами старается задержать нас здесь подольше.

— Пишите рапорта, — говорит он.

Мы пишем.

«Командиру 429 МСРП полковнику Полупанову от рядового роты связи Бабченко А. А.

Рапорт.

Прошу Вас направить меня в район боевых действий республики Чечня для выполнения правительственного задания».

Бумаги у нас нет, и мы выдираем листы из «Книги приема и сдачи оружия» за прошлый год. На обратной стороне моего рапорта написано, что пятнадцатого января 95 года рядовой Яшибов М. С. принял автомат АК-74, 400 патронов к нему и шесть гранат РГД-5.

* * *

Нам нарезают новый наряд — с этого дня мы несем телефонные дежурства на узле связи.

Узел называется «Аккороид». Что означает это слово, не знает никто. Задача у нас самая простая — соединять абонентов. Например, раздается звонок, я снимаю трубку и говорю: «Аккороид». «Аккороид? — переспрашивают меня, — Соедини с командиром полка».

И я соединяю. Вот и все.

Каждый день по «Аккороиду» проходит информация, что чехи собираются штурмом брать Моздок. Каждый день с «Большака» приходят предупреждения усилить караулы и выставить около казарм вооруженных часовых. Это не напрасные предостережения, случаи, когда спящие казармы вырезались полностью, уже известны.