Алхимия

Спустя тысячу лет врач Жан Рей в 1630 году ни на йоту не приблизится к идее атомного строения вещей. В трактате «Об исследовании, почему олово и свинец при прокаливании увеличиваются в весе» он напишет: «В природе нет места пустому пространству, в котором не было бы ничего. Нет в природе такой силы, которая могла бы сотворить это ничто, ибо и тогда следовало бы признать, что пустота есть. Все было бы по-другому, существуй и в самом деле пустое пространство, ибо если оно могло бы быть здесь, то оно могло бы быть и там, а значит, еще где-нибудь или даже везде. Таким образом, мир мог бы уничтожить себя сам. Но лишь тем, кто сотворил мир, остается слава определить его разрушение» (Рамсей, 1920, с. 32). Итак, по-прежнему сплошность, непрерывность. Для атома все еще нет места.

Только игнорирование атомистики Демокрита (или честное неведение)[134], проистекающее из природы алхимии, могло заставить Бэкона усмотреть в полусернистой ртути индивидуальное вещество, а стало быть, связать функциональной зависимостью состав и свойство. Вместе с тем по той же самой причине ученый никогда не осознает, что же им высказано, не говоря уже об окружающей среде, достаточно компетентной в науке, включая и демокритовский атомизм. Крупнейшие представители Оксфордской школы (XIII–XIV вв.) — Роберт Большеголовый (Роберт Линкольнский), Пьер Марикур (старшие современники Бэкона) и Витело (младший его современник) как математики-«калькуляторы», физики-оптики, геометры не только знали об атомистике Демокрита, но и пользовались ею в своей практике. Да и сам Бэкон, переключаясь от занятий алхимией к геометрическим построениям в оптике, тут же становился на позиции точечного, геометрического, атомизма, вступая в неосознаваемые коллизии в пределах собственного двойственного сознания. Трактаты Бэкона «Учение о перспективе» и «Об определении градусов сложных лекарств» содержат «атомистические» построения. Но лишь тогда, когда Роберт Большеголовый, Роджер Бэкон, позднее Витело и Иоанн Кентерберийский, следуя за Авиценной и Альхазеном, придут к идее «orbis virtutis» («силовая сфера», или «поле действия сил»), а также к понятию «динамического атома» без протяженности, а тот же Роберт Большеголовый скажет, что все состоит из атомов, тела составляются из поверхностей, поверхности из линий и линии из точек, — вот тогда все это и можно счесть за начало пути к количественному изучению физических процессов через «геометрический атомизм»[135] (Зубов, 1959, с. 81128; 1947, с. 290–293).

Так обстояли дела с атомистикой (в демокритовском понимании) в средневековых естественных науках. Алхимия оказалась в стороне. Но это тот реальный экстерьер, в виду которого разыгрывалось алхимическое действо.

Как же пользовались атомистической гипотезой средневековые писатели в сочинениях гуманитарного назначения? Данте в трактате «О народном красноречии» толкует распространенную в средневековье метафору «Пантера». Эту метафору знали Плиний Старший (I в.), Исидор Севильский (VI–VII вв.), Брунетто Латини (XIII в.). На пантеру трудно охотиться — ее запах распределен по всему лесу. Он вездесущ. Единичное — не дискретно, а поэтому и не атомно. Эта идея восходит к Аристотелю: сущее определяется при помощи простейших категорий или предикатов, первичных элементов, которые определяют реальность сущего, наблюдаемого во всевозможных его проявлениях. Аристотелевский принцип «единого простейшего» не противоречит, стало быть, и четырем алхимическим началам-элементам. Они, эти начала, распределены во всем материальном. Но в этом — на полпути остановившийся атомизм. Атомизм потому, что есть же тот minimum minimorum свойств, оформленных субстанциально. Здесь же — идея двойственности не только сознания, но и алхимической реальности, воспринимаемой как реальность: от демо-критовского «атома» к алхимической индивидуальности. Не то же ли самое в «Монархии» Данте, где идет речь об «intellectuspossibilis» («возможном интеллекте»)? Полнота познания неосуществима в сознании отдельного человека, индивида биологического и социального вместе. Она осуществляется «ежечасно во всем роде человеческом». И в этом тоже половинчатая идея атомизма социального (minimum minimorum сознания в человеке как индивиде). Идея эта ведет свое начало от комментария Аверроэса к трактату Аристотеля «О душе». Ее разделял Сигер из Брабанта (XIII в.), помещенный Данте в раю[136]. К ней примыкает и мысль о вечности материи Вселенной, близкая к исходной посылке алхимиков (учение о генезисе металлов, выводимое из идеи о всеобщей их превращаемости). И хотя XIII век, век очищающегося Аристотеля, характерен тем, что даже к Эпикуру начинают относиться с большим пиететом (с. 73), атомистические воззрения так и не касаются алхимии, противоречат ей, грозя размыть ее изнутри. Они губительны для нее.