Алхимия единорога

— Мне нечего сказать… Впрочем, есть. У меня для тебя послание от Николаса. Ты встретишься с ним без свидетелей в самом конце. Ты уже знаешь, что должен совершить Великое делание в Синтре, в Кинта-да-Регалейре. Там для тебя подготовлена лаборатория с двумя котлами, инструментами и всем, что тебе потребуется. Но Фламель хочет встретиться с тобой в Кордове. Кордова — город истинной алхимии, ты это знаешь?

— Конечно знаю. Фламель назначил время и место для встречи?

— Он сказал — в двенадцать часов двадцатого марта ты должен подойти к дому номер пять на улице Маэсе Луис.

— Я приду. Поедем со мной, пожалуйста. Познакомишься с моим городом. Он замечательный.

— Я с ним уже знакома, я в нем бывала.

— Недостаточно.

Виолета умолкла, глядя на мое грустное лицо, а через несколько мгновений улыбнулась.

— Хорошо. Я поеду с тобой на выходные. Но потом мы отправимся в Мадрид, и ты улетишь в Лиссабон, а я — в Лондон.

— Договорились. А почему бы тебе не дождаться Джейн?

— Джейн в это время будет в Аликанте, но день, когда она передаст рукопись, еще не назначен.

XXXII

Решение Виолеты сделало меня счастливым. В ту ночь, лежа в постели, мы втроем обсудили планы. Виолета рассказала Джейн, что мы едем вместе, и младшая сестра изобразила сдержанную радость. Мне показалось, что новость расстроила Джейн, хотя она реагировала спокойно и не подшучивала над нами. Такое поведение всерьез встревожило меня.

Сидя на кровати в моей красной шелковой пижаме — моя подруга облачалась в нее, когда ей не хотелось заниматься любовью, — Джейн смотрела на нас с Виолетой. Джейн явно сердилась, но временами улыбалась, чтобы не выглядеть букой. Потом, решив лечь спать, потянулась к выключателю, но я не дал ей погасить свет, и тогда Джейн в ярости бросилась на постель, но тут же снова уселась; при этом грудь ее показалась в вырезе рубашки. Я медленно нагнулся и поцеловал ее в вырез, но Джейн тотчас застегнула пуговицу. Этот машинальный жест показал, насколько она сердита.

Виолета наблюдала за происходящим так, будто это ее не касалось. Потом поцеловала сестру, но Джейн отстранилась и снова насупилась, наморщив нос: она явно нам не доверяла.

— Что с тобой, Джейн? Почему ты сердишься? — спросила Виолета.

— Пустяки, ничего страшного. Правда.

— Мы всегда были искренни друг с другом.

— Да, только ты собиралась в Лондон, а теперь улетаешь с Рамоном на медовый месяц.

— А ты бы хотела, чтобы он остался один? Или предпочитаешь отправить меня с Барбьери, а самой прокатиться с Рамоном?

— Это было бы здорово, прости меня за эгоизм. Но, сама понимаешь, ничего не получится — передачу книги доверили мне, и отказаться от поручения было бы полной безответственностью.

— Я люблю тебя, Джейн, — вздохнула Виолета. — Не нужно дуться. Если ты будешь продолжать в том же духе, я улечу в Лондон и все вернется на круги своя.

Джейн разрыдалась, как маленькая. Она обхватила руками подушку, и полились потоки слез и безутешных жалоб; никакие разумные доводы не помогали. Это было нечто большее, чем ревность. Плач Джейн становился все громче, все горше, как будто ее посетило жуткое пророческое видение. Наконец девушка выпрямилась и объявила: да, она позавидовала нам, она не в первый раз ревнует к старшей сестре и больше не может делить с ней любимого мужчину!

В общем, наш изумительный тройной союз, так обогативший мою жизнь, дал трещину. Пока он длился, наша любовь казалась идеальной, но человек по природе — существо парное, как бы нам ни хотелось оказаться счастливым исключением.

— Не принимай все близко к сердцу, я ужасно нервничаю, и меня преследуют страхи и скверные предчувствия. Простите. Вы оба, пожалуйста, извините меня!

Закрыв глаза, Джейн придвинулась ко мне, чтобы я ее поцеловал. Я с нежностью повиновался, хотя присутствие Виолеты несколько сковывало меня. Мы обнялись, и старшая сестра не осталась равнодушной: она зарыдала и прижалась к нам.

— Думаешь, я не ревную, когда смотрю, как вы занимаетесь любовью? Но мы ведь договорились, — Виолета обращалась к Джейн, — что сможем поделить этого мужчину. Это была твоя просьба! Ты и твои фантазии завели нас в тупик. А мне-то до сей поры казалось, что все под контролем! Рамон полюбил меня, но ты захотела изменить реальность. Ты убедила нас обоих, что это возможно, и он поверил — так ему было удобней. То, что я сейчас говорю, должен был бы сказать он, не я. А теперь, как ни жаль, все рушится из-за твоей несдержанности, твоего инфантилизма, твоей неблагодарности! Для тебя это и начиналось как игра…

Я чувствовал себя неловко, страшно неловко. Мне не верилось, что мы докатились до такого. Хотелось уйти, но я не знал куда. На улице было холодно, очень холодно, а здесь выкрикивали обвинения, явно не предназначенные для моих ушей. Две женщины воевали за меня, но я не чувствовал себя польщенным. И мне казалось, что они воюют и за себя тоже, встав на защиту своих неповторимых личностей, своей независимости.

Я все же решил уйти, но этому яростно воспротивились обе девушки.

— Нет! Ты должен быть здесь, ты не можешь остаться в стороне от спора!