Фламель рассказывал о проделанных им трансмутациях: сперва он добрался до серебра, потом до золота; а еще повествовал о том, как распоряжался строить больницы, кладбища, церкви. Он хотел ясно дать понять, что подобное богатство можно использовать во благо человечества и всех страждущих. Речь шла не об обогащении, а о том, чтобы с помощью алхимии облегчить жизнь нуждающимся, людям, существующим в нечеловеческих условиях, больным, взывающим о помощи. Фламель писал, что приказал поставить на кладбище Невинных на улице Сен-Дени целый ряд иероглифических фигур, которые изображали чудеса Воскресения и пришествия Иисуса и основные необходимые операции алхимического магистерия.[44]
Вот слова Фламеля:«Эти иероглифические фигуры помогут указать два пути к достижению небесной жизни <… > главный из которых — поэтапный путь Великого делания, и кто по нему пройдет, того путь превратит из дурного в хорошего, очистит от всякого греха, каковой есть алчность, и соделает его щедрым, ласковым, кротким, благочестивым, богобоязненным, каким бы плохим этот человек ни был прежде, поскольку в дальнейшем он навсегда сохранит изумление перед благостью и милосердием Господа и перед глубиной его божественных деяний, достойных всяческого восхищения».
Потом я принялся за теологические толкования Фламеля, прочел аллегорические истории о двух драконах, о мужчине и женщине, о зеленых и фиолетовых полях, о летающих львах и о человеке, который утолит жажду из сладчайших источников вечной надежды. Как только будет обретен философский камень, над ним уже не будут властны ни само небо, ни созвездия зодиака; лучезарный свет его ослепителен, он будто посвящает человека в некую тайну, которая на время повергает того в изумление, дрожь и трепет. Фламель закончил свой труд такими словами:
«Господь, даруй нам свою благодать, чтобы мы воспользовались ею со всей правильностью, во укрепление веры, во благо нашей душе и для вящей славы нашего благородного Царствия. Аминь».
Я вздохнул глубоко, до боли в груди, положил книгу на столик и уронил руки, словно путешественник, переваливший через высокий хребет и совершенно обессилевший.
Я пребывал в смятении и мог сказать, что ничего не понял, но полон прочитанного; притом рациональная часть моего сознания осталась девственно чиста. Пять моих чувств ничего не получили от чтения, зато душу переполняла надежда на будущее. Было и еще кое-что: ощущение абсолютной пустоты, от которого голова шла кругом.
Я чувствовал покалывание в затылке и сильную боль в больших пальцах рук — то напоминал о себе артроз. Порой мне было нелегко удерживать книгу, если приходилось прижимать страницы пальцами. Наверное, мне было бы сложно повернуть ключ в замке, а писать — просто мучительно трудно.
Но все это было абсолютно не важно, такой подъем душевных сил я испытал.
Часы пробили восемь. Я уже добрался до середины книги, по-прежнему сидя в одиночестве в уютной комнатке, в убранстве который чувствовался вкус ее хозяйки.
Я раскрыл книгу наугад:
«Нумус, Этелия, Арена, Боритис, Корсуфль, Камбар, Альбар, Аэрис, Дуенех, Рандерик, Кукуль, Табитрис, Эбисемет, Иксир…»
Какие звучные слова и как загадочен их смысл! Я был поражен, мне захотелось сделаться алхимиком-теоретиком, но в этот миг кто-то — разумеется, Виолета — прикоснулся к моему плечу. Я вздрогнул, возвращаясь к реальности, которая на сей раз была великолепна — благодаря ей, моей Перенелле, моей чудесной возлюбленной девственнице, моей фантастической богине, моему путеводному огню в борьбе с одиночеством, оправданию моих иллюзий.
Я устыдился собственных мыслей; мне стало страшно, что Виолета проникнет в них и поймет, что я сейчас чувствую. Но девушка с улыбкой поцеловала меня, я сразу вспомнил про Джейн, и мне снова стало хорошо и спокойно.
А Виолета, словно и впрямь прочитав мои мысли, сказала, что Джейн работает и появится позже. Мы взглянули друг на друга печально, но в то же время радуясь новой встрече спустя несколько часов после нашего таинственного и естественного соединения.
— Давай совершим паломничество в Сантьяго-де-Компостела, а потом съездим в Португалию.