Алхимия Финансов

Я имел определенное преимущество перед другими инвесторами, поскольку у

меня, по крайней мере, была какая-то идея о том, как функционируют финансовые

рынки. Однако я солгал бы, если бы стал утверждать, что я всегда формулирую

стоящую гипотезу на основе своих теоретических построений. Иногда невозможно

было зафиксировать какой-либо рефлексивный процесс;

иногда мне не удавалось его обнаружить; и, в наиболее досадных случаях, иногда я

неверно этот процесс определял. Так или иначе, часто я делал вложения, не имея

стоящей гипотезы, и моя деятельность не сильно отличалась от того, что называют

"случайным блужданием". Но я был настроен на рефлексивные процессы на

финансовых рынках, и мои основные успехи возникли в результате использования

тех возможностей, которые они предоставляли.

Мой подход к рынку был не столь абстрактным, как кажется. Он принял высоко

личную, эмоциональную форму: тестирование ассоциировалось с болью, а успех —

с избавлением от нее. Когда я утверждаю, что "рынок всегда основывается на

предпочтениях", я выражаю свое глубоко прочувствованное отношение: я слишком

мало верю в прозорливость профессиональных инвесторов;

чем крупнее пост, который они занимают, тем менее я считаю их способными

принимать правильные решения. Мы с моим партнером испытывали злорадное

удовлетворение, получая прибыли путем ставок на понижение акций, которые были

институциональными фаворитами, но наше отношение к нашей собственной

деятельности было различным. Он считал ошибочными лишь взгляды других

участников, в то время как я полагал, что мы можем ошибаться столь же легко, как

и все остальные. Мое самокритичное отношение хорошо отвечало допущению, что

ошибки внутренне присущи всем нашим восприятиям.

Управление хеджевым фондом дало мне возможность полностью проявить свои

способности к выживанию. Использование ле-вереджа'1' может принести

чрезвычайно высокие результаты в случае удачи, но если события не будут отвечать

вашим ожиданиям, это может выбросить вас из игры. Здесь наиболее трудным

является решение о том, какой уровень риска безопасен. Универсальных мерок

здесь нет: каждая ситуация должна оцениваться отдельно. В окончательных

оценках следует опираться на свой инстинкт самосохранения. Таким образом, мои

обязанности по управлению хеджевым фондом совместили мои абстрактные

интересы с моими практическими навыками.

У меня нет какого-то особого набора правил, следуя которому я веду игру на

финансовых рынках; я был всегда более заинтересован в том, чтобы понять

изменения, которые происходят в правилах игры. Я начал с гипотез, касающихся

индивидуальных компаний; с течением времени мои интересы значительно

отклонились в направлении макроэкономических вопросов. Это отчасти произошло

благодаря росту фонда, а отчасти — вследствие нестабильности

макроэкономического окружения. Например, до 1973 г. обменные курсы были

фиксированными; впоследствии они стали плодотворной областью для биржевой

игры.

В течение последних четырех-пяти лет у меня все более нарастало ощущение

нависшей финансовой катастрофы. Я чувствовал, что долгосрочный цикл роста

становится все более нестабильным и не поддающимся сохранению и что мы все

более приближаемся к периоду спада. Это убеждение стало одной из причин того,

что в 1981 г. мне пришлось отойти от активного управления фондом и сократить

общий риск потенциальных убытков. Мои интересы сместились от моего

собственного выживания к выживанию всей системы. Я провел исследование

проблемы международных задолженностей и опубликовал несколько работ на эту

тему. Я использовал ту же теоретическую систему, что и в своей инвестиционной

деятельности, и мои исследования не остались без вознаграждения. К сожалению,

чем сложнее система, тем больше в ней простора для ошибок. В своем анализе я

допустил несколько ошибок, которые уменьшили точность моих прогнозов; они

отрицательно сказывались и на результатах моей инвестиционной деятельности,

пока я не пересмотрел свои взгляды в процессе работы над этой книгой.

Чем успешнее я использовал свои идеи на финансовых рынках тем острее

становилось мое желание выразить их в теоретической форме. Я продолжал

лелеять идею о том, что концепция рефлексивности является важнейшим вкладом в

понимание мира, в котором мы живем. Я полагал, что предпочтения участников

являются ключом к пониманию всех исторических процессов, в которых действуют

мыслящие участники, точно так же как генетические мутации являются ключом к

пониманию биологической эволюции. Но удовлетворительная формулировка

теории рефлексивности по-прежнему ускользала от меня. Я всегда сталкивался с

трудностями, когда пытался определить, что же я имел в виду под "несовершенным

пониманием участников". Чтобы аккуратно определить степень искажения, нам

необходимо знать, какой была бы ситуация, если бы она не была искажена

восприятиями участников. К сожалению, это вряд ли возможно, поскольку

мышление участников является неотъемлемой частью ситуации, о которой они

должны размышлять. Неудивительно, что концепция рефлексивности должна