Алхимия советской индустриализации. Время Торгсина

Аналитик Торгсина, очевидец событий тех лет, назвал это явление притоком золотой монеты из крестьянских «земельных» банков, намекая на то, что крестьяне во время массового голода отдали в Торгсин свои накопления царского золотого чекана, который прятали в горшках, банках, жестянках в тайниках под землей. Действительно, в 1933 году, по сравнению с 1932 годом, скупка царских монет в Торгсине выросла в два с половиной раза (с 7,8 до 19,3 млн рублей), а темпы поступления золотых монет обогнали темпы поступления бытового золота. Во время голода Торгсин стал для крестьян одним из основных способов выживания, а его успех — результатом массовой трагедии.

Разумеется, даже во время голода были среди советских посетителей Торгсина те, кто мог позволить себе деликатесы, предметы роскоши и прочие «излишества». Вспомним хотя бы безголосую модницу Леночку — «дитя Торгсина» — из фильма Григория Александрова «Веселые ребята» или «сиреневого толстяка» из романа Булгакова, которого Коровьев и Бегемот повстречали в гастрономическом отделе Торгсина на Смоленском рынке.

СИРЕНЕВЫЙ ТОЛСТЯК

«…Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках, в новенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно мычал. Продавец в чистом белом халате и синей шапочке обслуживал сиреневого клиента. Острейшим ножом, очень похожим на нож, украденный Левием Матвеем, он снимал с жирной плачущей розовой лососины ее похожую на змеиную с серебристым отливом шкуру.

— И это отделение великолепно, — торжественно признал Коровьев, — и иностранец симпатичный, — он благожелательно указал пальцем на сиреневую спину.

— Нет, Фагот, нет, — задумчиво ответил Бегемот, — ты, дружочек, ошибаешься. В лице сиреневого джентльмена чего-то не хватает, по-моему.

Сиреневая спина вздрогнула, но, вероятно, случайно, ибо не мог же иностранец понять то, что говорили по-русски Коровьев и его спутник.

— Кароши? — строго спрашивал сиреневый покупатель.

— Мировая, — отвечал продавец, кокетливо ковыряя острием ножа под шкурой.

— Кароши люблю, плохой — нет, — сурово говорил иностранец.

— Как же! — восторженно отвечал продавец».

Иностранец, однако, оказался мнимым, и выяснилось это самым драматичным образом. Чтобы остановить разгром, учиненный в магазине Коровьевым и Бегемотом, а также даровое пожирание ими валютных продуктов — мандаринов, шоколада и керченской селедки, — продавцы вызвали заведующего Павла Иосифовича и милицию. Публика в магазине начала окружать нарушителей порядка, но Коровьев верно оценил настроение толпы и сделал ставку на исконную советскую зависть к иностранцам.

«…А ему можно? А? — и тут Коровьев указал на сиреневого толстяка, отчего у того на лице выразилась сильнейшая тревога. — кто он такой? А? Откуда он приехал? Зачем? Скучали мы, что ли, без него? Приглашали мы его, что ли? Конечно, — саркастически кривя рот, во весь голос орал бывший регент, — он, видите ли, в парадном сиреневом костюме, от лососины весь распух, он весь набит валютой, а нашему-то, нашему-то?! Горько мне! Горько! Горько! — завыл Коровьев, как шафер на старинной свадьбе.

Сиреневый толстяк

Вся эта глупейшая, бестактная и, вероятно, политически вредная вещь заставила гневно содрогаться Павла Иосифовича, но, как это ни странно, по глазам столпившейся публики видно было, что в очень многих людях она вызвала сочувствие! А когда Бегемот, приложив грязный продранный рукав к глазу, воскликнул трагически:

— Спасибо, верный друг, заступился за пострадавшего! — произошло чудо. Приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чистенько, старичок, покупавший три миндальных пирожных в кондитерском отделении, вдруг преобразился. Глаза его сверкнули боевым огнем, он побагровел, швырнул кулечек с пирожными на пол и крикнул:

— Правда! — детским тонким голосом. Затем он выхватил поднос, сбросив с него остатки погубленной Бегемотом шоколадной Эйфелевой башни, взмахнул им, левой рукой сорвал с иностранца шляпу, а правой с размаху ударил подносом плашмя иностранца по плешивой голове. Прокатился такой звук, какой бывает, когда с грузовика сбрасывают на землю листовое железо. Толстяк, белея, повалился навзничь и сел в кадку с керченской сельдью, выбив из нее фонтан селедочного рассола. Тут же стряслось и второе чудо. Сиреневый, провалившись в кадку, на чистом русском языке, без признаков какого-либо акцента, вскричал:

— Убивают! Милицию! Меня бандиты убивают! — очевидно, вследствие потрясения, внезапно овладев до тех пор неизвестным ему языком».

(Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Глава 28. Последние похождения Коровьева и Бегемота)

Но элитный Торгсин был представлен лишь немногими магазинами в крупных городах. В крестьянской голодной стране Торгсин как массовый феномен мог быть только голодным крестьянским.