Опубликовать в газетах 20-го сентября в хронике следующее сообщение: «Коллегией ОГПУ рассмотрено дело группы лиц, занимавшихся спекуляцией и укрывательством серебряной монеты, а также и золота. Наиболее злостных укрывателей, занимавшихся вместе с тем активной контрреволюционной агитацией: Столярова Максим Абрамовича — кассира (Центр. Черн. область), Орлова Федора Павловича — арендатора прокатных лодок (Саратов), Стефанова Ивана Васильевича — служителя религиозного культа (Белоруссия), Рассказихина Василия Петровича — без определенных занятий (Ленинград), Коробкова Якова Сергеевича — быв. жандарма (Ленинград), Зайцева Николая Николаевича — кассира (Ленинград), Баранина Афанасия Михайловича — торговца (Ленинград), Финикова Петра Михайловича — служителя религиозного культа (Ленинград), у которых найдены крупные суммы разменного серебра, Коллегия ОГПУ приговорила к расстрелу. Приговор приведен в исполнение».
Но остановить серебряный кризис с помощью репрессий не удалось. Правительство вынужденно приняло решение о замене серебряной монеты никелевой и медной. В 1931 году чеканка советской серебряной монеты прекратилась.
У населения остались значительные запасы припрятанного серебра. По данным Мозохина, из общей стоимости 240 млн рублей серебряных монет, выпущенных в обращение с начала реформы червонца, в результате репрессий к осени 1930 года было изъято монет только на 2,3 млн рублей. По данным Госбанка, к лету 1934 года все еще числились неизъятыми из обращения 65 млн банковской (рубли и полтинники) и 165 млн мелкой разменной серебряной монеты советского чекана.
С появлением Торгсина припрятанный населением советский чекан стал возвращаться в Госбанк. Конторы доносили в Москву, что люди приносят в Торгсин слитки[32]
, на которых можно различить серп и молот и лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Народные умельцы, прорываясь в Торгсин, переплавляли советский серебряный чекан. Дело было выгодным. За такой слиток Торгсин давал цену, значительно превышавшую номинальную стоимость расплавленных серебряных монет. Так, после переплавки 50 советских серебряных рублей получался слиток весом 1 кг (в каждой монете было 20 г лигатурного веса). За него в Торгсине можно было получить до лета 1933 года 12,5 рубля, а с лета — 14 рублей. Как было сказано ранее, официальный курс торгсиновского золотого рубля равнялся 6,6 простых советских рублей, на черном же рынке во время голода за торгсиновский рубль давали 60–70 простых советских рублей. Таким образом, 50 переплавленных серебряных советских рублей с учетом курса черного рынка оборачивались в 800–900, а то и тысячу рублей. Получалось, что государство в Торгсине покупало у населения свое же собственное серебро, на чеканку которого была потрачена валюта. Потери были внушительными. По сообщению астраханского Торгсина, выплаты по таким слиткам достигали 500 рублей в день. А предприимчивые люди жили не только в Астрахани.Правительство объявило войну народным умельцам, но те не сдались. События развивались стремительно. В апреле 1933 года Наркомфин и Госбанк выпустили секретный формуляр, который запретил Торгсину принимать слитки, имевшие признаки переплавки монет. Но, как сообщалось в одном из донесений, «деклассированный и преступный элемент умудрился улучшить свою работу». Явные признаки происхождения слитков исчезли, но переплавка не прекратилась. Наркомфин не сдался и запретил Торгсину принимать серебряные слитки низкой пробы (советское разменное серебро было низкопробным)[33]
. Умельцы ответили тем, что стали фабриковать слитки более высокой пробы. Нашлись и другие способы. Пользуясь тем, что Торгсин принимал серебряныеНе сумев остановить народное предпринимательство, правительство вынуждено было отступить. В конце 1933 года Госбанк смягчил ограничения по приему серебра в Торгсине. Секретный циркуляр обязал оценщиков беспрепятственно принимать серебряные слитки, если отсутствовали
Госбанк следил за выполнением циркуляра и грозил наказанием чересчур разборчивым директорам магазинов и оценщикам. Показательно письмо зам. управляющего Московской областной конторы Госбанка Шароварова. В январе 1934 года он с раздражением писал: