Алхимия советской индустриализации. Время Торгсина

Бабушка резко подняла голову, взглянула на меня размытыми, глубоко ввалившимися глазами:

— Это кто же тебе про Зыряновых-то брякнул?

— Никто. Сам подумал.

Бабушка подобрала волосы, вытерла глаза ушком платка и прижала меня к себе:

— Дурачок ты мой, дурачок! Да куда же мы тебя отправим? Удумал, нечего сказать!

Она отстранила меня и ушла в горницу. Там запел, зазвенел замок старинного сундука, почти уже пустого, и я не поспешил на этот приманчивый звон — никаких лампасеек, никаких лакомств больше в сундуке бабушки не хранилось.

Бабушки не было долго. Я заглянул в горницу и увидел ее на коленях перед открытым сундуком. Она не молилась, не плакала, стояла неподвижно, ровно бы в забытьи. В руке ее было что-то зажато.

— Вот! — встряхнулась бабушка и разжала пальцы. — Вот, — повторила она, протягивая мне руку.

В глубине морщинистой темной ладони бабушки цветком чистотела горели золотые сережки.

— Матери твоей покойницы, — пошевелила спекшимися губами бабушка. — Все, што и осталось. Сама она их заработала, к свадьбе. На известковом бадоги с Левонтием зиму-зимскую ворочала. По праздникам надевала только. Она бережлива, уважительна была…

Бабушка смолкла, забылась, рука ее все так же была протянута ко мне, и в морщинах, в трещинах ладони все так же радостно, солнечно поигрывали золотом сережки. Я потрогал сережки пальцем, они катнулись на ладони, затинькали чуть слышно. Бабушка мгновенно зажала руку.

— Тебе сберегчи хотела. Память о матери. Да наступил черный день…

Губы бабушки мелко-мелко задрожали, но она не позволила себе ослабиться еще раз, не расплакалась, захлопнула крышку сундука, пошла в куть. Там бабушка завернула сережки в чистый носовой платок, затянула концы его зубами и велела позвать Кольчу-младшего.

— Собирайся в город, — молвила бабушка и отвернулась к окну. — Я не могу…

Кольча-младший принес из города пуд муки, бутылку конопляного масла и горсть сладких маковух — мне и Алешке гостинец. И еще немножко денег принес. Все это ему выдали в заведении под загадочным названием «Торгсин», которое произносилось в селе с почтительностью и некоторым даже трепетом.

Виктор Астафьев

Летом голодный спрос стал стихать: продукты появились на крестьянском рынке. Люди стали более разборчивы и покупать в Торгсине по инфляционным золотым ценам уже не торопились. В ответ на падение спроса Торгсин с санкции Наркомвнешторга стал постепенно снижать цены на продукты. В июле 1933 года были снижены цены на муку и сливочное масло, в августе — на муку и крупу. Тогда же, в августе, в ожидании хорошего урожая, Совет цен НКВТ принял решение о новом и резком снижении цен на продовольствие (проведено в сентябре). Продажная цена на основной товар в Торгсине, ржаную муку, была снижена на 40 %. До конца года цены на продукты в Торгсине продолжали падать, отражая улучшение продовольственного положения на потребительском рынке. Согласно отчету Торгсина, если принять цены первого квартала 1933 года за 100, то во втором квартале «средневзвешенный уровень цен» составил 80, в третьем квартале — 53, а в четвертом квартале — только 43, то есть по сравнению с первым кварталом к концу 1933 года цены в среднем снизились почти на 60 %[61]. Килограмм ржаной муки, который зимой 1933 года стоил 20 копеек золотом, в конце года продавали за 5 копеек; цена на сахар-рафинад к концу года упала почти в два раза, цена на сливочное и растительное масло — в три раза. В начале 1934 года цены были вновь снижены: по сравнению с концом 1933 года цена на муку — на 16 % (килограмм муки стал стоить четыре золотые копейки), рис — на 40 %, сахар — на 40–45 %, крупу — на 20 %, рыбные консервы — на 33 %, сухофрукты — на 35 %.

В результате снижения цен период осени 1933 — весны 1934 года стал временем, когда людям было экономически наиболее выгодно обменивать ценности на продукты. Однако, как свидетельствуют документы, покупать промышленные товары в то время было выгоднее в коммерческих магазинах. Из Горького в ноябре 1933 года, например, сообщали, что в специализированном коммерческом магазине, который недавно открылся рядом с местным торгсином, цены на промышленные товары (по номиналу) были всего лишь в 20–23 раза выше торгсиновских, при том что золотой торгсиновский рубль по рыночному курсу обмена был более чем в 50 раз дороже простого советского. При таком соотношении цен торговля в горьковском торгсине почти прекратилась. Осенью 1933 года золотые цены Торгсина (по номиналу) были в среднем ниже цен коммерческой торговли в 48 раз, в то время как рыночный обменный курс золотого и простого рубля доходил до 1:57.