Алхимия желания

Ее пленили абсурдностью и настойчивостью, как большинство людей очаровывают деньгами и силой.

Я философствовал, психологизировал, агонизировал, драматизировал, говорил напыщенно, и она купалась во всем этом восторженно, словно это был ливень посреди лета, превративший сезон удушающей жары во внезапное волшебство.

Я появлялся в ее доме — доме ее тетушки — каждый субботний вечер. Вначале с Милером, но, когда он уехал шесть месяцев спустя в фруктовые сады дядюшки в Калифорнию, я стал приходить один, прислоняя «Атлас» к серой стене, притворяясь перед тетей, что я поддерживаю традицию как друг ее племянника. Я садился с ногами на ковер с драконами, перед молчаливым «Грюндигом», дрожащим «Оллвином», грубым горным пейзажем, смотрящим на меня справа, и начинал говорить.

Она была в джинсах, ее волосы были убраны назад и завязаны в крепкий хвост; ее классически привлекательное лицо и улыбка освещали весь мир. Мне было трудно даже смотреть на нее. У меня кружилась голова от того, что я находился с ней в одном и том же месте.

Я не думаю, что она понимала, насколько ее умение слушать помогало мне стать тем, кто я есть.

Я стал тем, кем, я думаю, она хотела, чтобы я был.

Я начал жить, рассказывая ей истории.

Я наполнял каждую неделю моей жизни историями, которыми я мог рассказать ей: мои друзья и я сбрасывали нашу промокшую одежду в театре Ниилам после прогулки под проливным дождем, чтобы посмотреть фильм, а затем нас выставляли из зала голыми — словно на город обрушивалось землетрясение; Милер и я внедряли среди наших друзей страх к коровам, заставляя всех прятаться за деревьями и кустами каждый раз, как мы видели корову; жить целую неделю на молоке и бананах (это закончилось запором), потому что мы потратили все наши деньги на книги; пятеро из нас шли вниз по склону горы из Касаули — снова без денег — и оказались в Чандигархе через четырнадцать часов с израненными ногами и разорванной в клочья одеждой.

Я рассказывал и рассказывал — живя, приукрашивая, придумывая, и истории становились похожими на сказки Шахерезады: они удерживали меня в ее жизни. Так отец моей матери оставался в моей жизни живым, рассказывая мне истории из «Махабхараты»: когда истории иссякли, он исчез, и я узнал о нем только тогда, когда дед умер — непрочная оболочка невероятного рассказчика ужасных историй.

Это был мой первый урок: истории всегда важнее, чем рассказчик. Не рассказчик оживляет историю, а история поддерживает жизнь рассказчика.

Долгое время мои истории были о смелых проделках и грубых ошибках — абсурдные вещи, которые нравились ей и заставляли ее смеяться. Затем, когда Милер постепенно покинул нас, они стали о других вещах, более личных, более интересных. Сценарии, которые прочертили траекторию наших жизней.

Два десятка лет спустя, когда я сидел в тесной комнате отеля на Седьмой авеню на Манхэттене, анализируя обломки моей жизни, ожидая самолет, который доставит меня домой, я знал лучше других, что любовникам необходим дар рассказчика. Им нужно рассказывать друг другу истории постоянно, чтобы удерживать друг друга от исчезновения.

Страстная любовь не имеет отношения к очевидным атрибутам любовника — классу, интеллекту, внешности, характеру. Она имеет отношение только к историям, которые любовник может рассказывать. Когда истории волнующие, сложные, проникновенные и отчаянно правдивые, как великое произведение, тогда это любовь.

Когда истории плохие, их грамматика небрежна, жизненная сила слаба, сюжет безвкусный, тогда это тоже любовь.

Истории, которые любовники рассказывают друг другу ― о них самих, их прошлом, их будущем, их уникальности, их неизбежности, их непобедимости. Истории об их мечтах, фантазиях, укромных уголках и трещинах их страхов и извращений. Те, кто может рассказывать истории о силе, создают сильную любовь. Те, кто лишен этого дара, никогда не знают эмоций.

Любовь — это история, вино в бутылке. Рассказчик — просто бутылка, которая имеет значение, пока пьется вино. Огромные бутылки умирают на полке, если там нет вина, если истории сочиняются с трудом.

Мы все знаем прекрасных людей, которые никогда не любили

Как великое произведение, истории, которые любовники рассказывают друг другу, могут быть о чем угодно и могут рассказываться любым тоном. Они могут обладать богатством языка Диккенса или быть свободными, как слог Хэмингуэя; они могут быть подробными, как у Джойса, или поражать, как Кафка; они могут быть безумными, как у Льюиса Кэрролла, или печальными, как у Томаса Харди. Они могут быть какими угодно — мрачными, смешными, философскими, сумасшедшими.

Но они должны быть правдивыми.

Даже в обмане великие произведения правдивы.

Даже в обмане великая любовь истинна.

Поцелуи ведут к болезням,
Которые мы ненавидим.
Но поцелуй меня быстро, малышка,
Поцелуй меня, я сделал прививку.