Алхимия желания

В магазине было грязно, но хозяин хранил каждую книгу аккуратно упакованной в целлофан. Если снять целлофан и открыть книгу, то ее края окажутся пожелтевшими, но корешок не мятым, а бумага свежей. Он держал только художественные произведения — никаких путеводителей, букварей, канцелярских принадлежностей. Полки напоминали журнальные стеллажи, расставленные вдоль стен, и каждая книга лежала обложкой вверх. Стоя в центре магазина, можно было прочитать названия всех книг до самого верха.

Мы называли владельца магазина Сиржи, и он был польщен этим. У Сиржи была алюминиевая стремянка, он был в магазине один и не говорил по-английски. Странно было то, что Сиржи не был старым чудаком. Он был не из тех последних сторонников Раджа, которые, став свидетелями блеска белых сахибов, почитали все, что имело отношение к английскому языку и английским книгам. Сиржи, вероятно, было всего за тридцать, и иногда, когда мы тихо входили в его пустой магазин, я замечал его за стойкой читающим на хинди роман в яркой обложке. Он быстро его прятал, подпрыгнув, тряс мне руку и доставал необычные книги, которые интересовали нас.

Я впервые посетил его магазин семь лет назад, будучи еще студентом с несколькими рупиями в кармане, и тотчас понял, что пропал. За эти годы большая часть нашей битком набитой библиотеки появилась, начав свой путь в магазине Сиржи. Европейские мастера, американские тяжеловесы, новая волна писателей Латинской Америки — самые невероятные книги лежали на его полках: эротические воспоминания Френка Харриса; «Игра в классики» Кортасара; «Все о X. Хеттери» Десани; сборник поэм Уоллеса Стивенса — книги, которых никто в нашем городе не видел и о которых не слышал.

Физз и я покупали и покупали; чудом было то, что Сиржи никогда не брал ни пенни выше назначенной цены. Это было обычпым делом в магазинах города — наклеивать новую цену на книгу когда появлялось более дорогое издание. Но Сиржи продавал по настоящей цене, бывали дни, когда мы приходили с пятьюдесятью рупиями и уходили с тремя или четырьмя бесценными книгами.

Завернутые в грязный целлофан, но новые внутри.

Мы приходили домой, снимали целлофан и нежно гладили обложку. Холодная и гладкая снаружи, твердая и теплая внутри. Если это делать достаточно долго, можно почти расслышать мурлыкание книг.

Никогда — почти никогда — в магазине не было других клиентов. Когда я впервые покинул город, чтобы поехать на работу в Дели, я беспокоился, что будет с Сиржи. Казалось, что мы — смысл его существования. Я просил Физз при случае заскочить к нему. Она делала это с покровительственной регулярностью сиделки, заезжала каждую неделю, чтобы взять книгу и сделать прививку энтузиазма и денег.

В письмах, которые я получал, обычно было написано: «Сиржи спасен благодаря Камю. Нужно спасать Физджи».

Любопытно, что тишина магазина Сиржи подействовала на меня сильнее, чем шум фильма. Потому что я больше часа преодолевал свое волнение, просматривая дюжину книг. Я аккуратно открывал целлофан, пробегал глазами по страницам, затем передавал Сиржи, чтобы он аккуратно запечатал книгу обратно. Я обнаружил, что сравниваю мою книгу со всем, что просматриваю. Я просмотрел первые несколько страниц мастера рассказов, пытаясь сравнить обороты, персонажей, настроение, диалоги. За это время я оправился от раны, нанесенной бездельем, которая беспокоила меня последнюю неделю.

К тому времени, как мы покинули магазин Сиржи, мы купили две книги, но вдохновение, которое я искал, — карта, которую мне нужно было найти, — ускользало от меня.

Дело обстояло просто: я не начал третью часть, потому что не знал, как продолжить книгу.

Я бездельничал еще несколько дней — Физз лукаво смотрела на меня — а затем решил заставить себя вернуться к столу. После трех впустую потраченных дней утром я встал перед зеркалом и прочитал вслух руководство. Прочитал его как на состязании в ораторском искусстве. Чтобы оно эхом отдавалось в маленькой ванной.

Одна инструкция особенно меня поразила: «В мире полно непрочитанного мусора — не добавляй же ничего к нему». Когда я вышел, Физз сказала: — Намного лучше, чем когда ты поешь.

Я ударил этим утром по клавишам «Брата» и начал печатать. Это был не великий труд, а печатание. Не было вдохновения, возбуждения. Я не представлял, к чему веду.

Этой ночью я позволил Физз впервые прочитать манускрипт. Мне нужно было обрести уверенность в себе. Ее захватило чтение. Заканчивая читать каждую часть, она, ребячась, обнимала меня.

Позже Физз воздала почести искусству. Она повернула меня на живот, накинула свою футболку мне на лицо и выделывала кончиком языка такое, что заставила меня забыть Пандита, Пратапа, Абхэя, Индию, книгу и все остальное, что я когда-либо знал.

Я стонал, как ребенок. Затем спал, как ребенок.

Но следующим утром снова было зеркало с его суровыми приказами и ждущий меня красный «Брат». Я ради шутки продолжал стучать по блестящим черным клавишам, но в моем повествовании не было основы.