Алхимики

Господин Томазиус отпер шкаф, достал оттуда золотую монету и показал ее бакалавру. Это был дукат чистейшего золота, снабженный следующей надписью: «Искусством Венцеля Зейлера обращен я в золото из свинца».

Фриц Гедерих удивленно смотрел то на монету, то на аптекаря, который кивнул головой и продолжал грустным голосом:

— Я знал этого Венцеля Зейлера! Он служил помощником у Рихтгаузера, но был глуп и косолап, — годился разве лишь только в пожарные сторожа… И все же он узнал великую тайну. А я мучаюсь столько лет, и всякий раз, когда я бываю на волос от открытия, случается какое-нибудь несчастье! Однажды все шло как нельзя лучше, и микстура уже переливалась пурпуром, как вдруг в порыве радости я роняю сосуд на пол! В другой раз сажа попала в колбу, а вчера, — ну, да вы знаете, что произошло вчера!.. Теперь опять начну сызнова и уже завтра утром поеду в Аммерштадт сделать необходимые закупки. А вы, Фриц, будете отныне моим помощником и в этой работе. Я научу вас всему, что мне известно о великой тайне, чтобы после моей смерти не пропало достигнутое с таким трудом, чтобы кто-нибудь мог продолжать мое дело… Быть может, вы окажетесь счастливее меня и откроете тайну!.. Составлялся ли когда-нибудь ваш гороскоп? Нет? Вы должны позаботиться об этом, как только представится случай, ибо, как я уже сказал, многое зависит от воздействия планет на адепта. Ну, теперь вы знаете мой секрет, будьте же благоразумны и не болтайте лишнего! А главное — ни слова магистру, — он способен обратить в стихи всю эту историю!

Фриц Гедерих обещал молчать, как рыба.

— Итак, завтра я еду в Аммерштадт, — закончил аптекарь. — Смотрите, как следует, за аптекой! Я просил уже магистра заглядывать по временам в домашние дела. Идите теперь работать!

На другой день рано утром небольшая коляска остановилась перед аптекой Золотого Льва. Из двери вышел господин Томазиус, провожаемый всеми домочадцами. Он поцеловал дочь, пожал остальным руки и сел в коляску, после чего еще раз обратился к остающимся с наставлением внимательно следить за всем в доме. Лошади тронулись по направлению к городским воротам.

Как только коляска аптекаря скрылась за углом, магистр вырос на два вершка: он почувствовал себя хозяином дома!

— Я отправлюсь теперь в лицей, — сказал он с миной полководца старой Ганне, — а по возвращении домой надеюсь застать все в надлежащем порядке. Вы же, юнгфер Эльза, сделайте мне одолжение, не смотрите так много из окна: вы же знаете, как этого не любит ваш отец.

Эльза покраснела от досады, но не нашлась ничего ответить магистру. Иное дело — Ганна! Она уперлась руками в бока и смотрела на говорившего сверкающими от гнева глазами.

— Господин магистр, — сказала она, — мне и в голову не приходит совать нос в ваши дела: делайте себе, что вам угодно, в своем лицее и в кабинете, хоть кувыркайтесь на здоровье, — только оставьте меня в покое! Я уже более двадцати лет живу в доме и знаю сама, что мне делать. Идите в свой лицей, а когда вернетесь домой, суп и без вашей помощи будет стоять на столе! Что же касается Эльзы, то она уже не ребенок, который может выпасть из окна. А если ей понадобится кто-нибудь из старших, то здесь налицо я, юнг-фер Ганна Шторхшнабелин. Пойдем, Эльза!

И старая Ганна отправилась с Эльзой наверх. Магистр протянул на прощанье руку помощнику и сказал:

— Она, в сущности, неплохая женщина, только язык у нее — словно у благоверной мудрого Сократа! До свиданья!

В отсутствие отца Эльза намеревалась, собственно, привести в порядок белье, но теперь она передумала и все утро смотрела из окна, чтобы показать, как мало считается она с наставлениями магистра. Возвращаясь около полудня домой, он уже издалека увидел белокурую голову девушки у открытого окна, однако воздержался от каких бы то ни было замечаний, так как старая Ганна выглядела, словно готовая к обороне крепость, и, казалось, ждала только подходящего случая, чтобы пустить в ход тяжелую артиллерию.

После полудня, когда магистр снова ушел в лицей, Эльза продолжала свое утреннее занятие, однако вскоре оно ей надоело, так как на улице было пусто и тихо. Она отправилась в свою комнату и села здесь с рукоделием у открытого окна в сад.

Воздух был чист и мягок. Бузиновый куст под окном посылал вверх целые облака аромата; на одной из веток распевала овсянка:

«О, девушка, как все цветет!»

Через некоторое время с яблони соседнего сада послышался ответный щебет. Овсянка пела все громче, все призывнее, и вот уже на цветущей ветке сидели рядом две желтых птички. Они целовались клювами и щебетали так беззаботно, словно на свете и не было кошек.

Эльза вздохнула, сама не зная почему, затем опустила руки с шитьем на колени и стала смотреть на облака, медленно плывшие в сторону синих гор.