Альковные секреты шеф-поваров

– Все правильно, – говорю я, накрывая ее руку своей и слегка сжимая. – Ты замечательная девушка, Шеннон. И очень хороший человек. Я таких мало встречал. – В моем голосе дрожит неподдельная искренность. – Просто момент неудачный для нас… Я понимаю, эти слова давно превратились в клише; люди, расставаясь, произносят их на автомате – и тем не менее: давай останемся друзьями! Настоящими друзьями. Я бы очень этого хотел.

– Ну разумеется!

В глазах у нее слезы, в голосе – легкое разочарование, причина которого понятна. Готовясь к последнему разговору, женщины всегда настраиваются на жестокость, входят в образ неумолимого вышибалы, репетируют решительные реплики, и собеседник им, в общем, не нужен; само его присутствие, пусть даже безмолвное, лишь разрушает созданный в воображении идеал.

Она вытирает глаза, встает, целует меня в щеку.

– Точно не хочешь выпить? – спрашиваю я с ноткой отчаяния: очень хочется рассказать кому-нибудь про американского повара.

– Не могу, Дэнни, – отвечает она с грустью. И сочувственно качает головой. – Увидимся завтра на работе. Пока!

Она направляется к выходу, цокая каблучками по мраморной плитке.

Прежде чем заказать очередную кружку, я должен зайти к матери. Расспросить ее о поварах, с которыми она работала, упомянуть некоторые имена, посмотреть на ее реакцию. Я отставляю недопитое пиво, выхожу на Лит-уок и сажусь на шестнадцатый автобус: идти пешком мимо призывно распахнутых баров слишком мучительно.

Сперва я захожу домой и открываю опус де Фретэ.

Составлять эту книгу оказалось много сложнее, чем вы думаете. Когда я обратился к знакомым шеф-поварам с просьбой поделиться сокровенными рецептами – не только изысканных кушаний, но и способов соблазна, любовных игр, неутомимого темперамента, – ответом мне поначалу было замешательство. Многие решили, что я просто шучу: опять этот де Фретэ со своим эксцентричным чувством юмора! Иные попросту обиделись, приняв меня за бесстыжего пройдоху, озабоченного прибылями на скандальных тиражах. Однако нашлись в наших рядах смельчаки, люди свободного духа, согласившиеся открыть читателям свои пикантные секреты! И я благодарен им от всего сердца, ибо спальня шеф-повара должна быть подобна его кухне: арена, где воплощаются мечты, где из божественной смеси вдохновения, мудрости и дерзаний рождается сияние высокого искусства и чистого наслаждения.

Офигеть, какой скромник! А еще рассуждает о самовлюбленности.

Поднявшись на площадку матери, я обнаруживаю, что дверь в квартиру полуоткрыта. Я прохожу узким коридором, бесшумно ступая по чудесному индийскому ковру, который до сих пор приводит меня в восхищение. Мать сидит на кухне. А рядом с ней – Басби. Развалился у стойки, как хозяин; отвислый нос и дряблые щеки светятся от виски. На коленях у него мурлычет кот. Мое появление сбивает с наглеца спесь: свернув какие-то бумаги, он торопливо убирает их в потертый портфель. И подобострастно говорит:

– Здравствуй, сынок!

Я с упреком смотрю на свою старушку. Она прислоняется спиной к серванту – и не отводит глаз, с презрительной усмешкой пуская дым в потолок. Рядом стоит початый стакан виски. По радио поют песню «Rag Doll»[13].

Что за херня здесь происходит? Этот жалкий подонок уже сто лет никого не страховал!

– Здра-а-а-ствуй, пропащая душа! – восклицает мать с фальшивым радушием, словно давая понять, что победила, раз уж я первый к ней пришел.

Покосившись на нее, старый хрен обретает утраченную дерзость. Глаза его вспыхивают, липкие губы хищно разъезжаются, катая жеваную сигарету. Котяра, сидящий у него на коленях, фырчит с прокурорской строгостью. Все трое смотрят как заговорщики.

– Вижу, у тебя гости, – говорю я с ядовитой улыбочкой. – Ну что ж, зайду в другой раз. Надеюсь, ты будешь одета.

Развернувшись, я ухожу, а она кричит мне в спину:

– Проща-а-ай, пропащая душа!

Спускаясь по ступенькам, я слышу их спаренный смех: ее хриплому «хи-хи» вторят его мелодичные, как аккордеон, повизгивания.

Я выхожу на улицу и направляюсь к пристани, попирая каблуками булыжную мостовую. Какое-то время бесцельно бреду вдоль воды, по Ресталриг-роуд; затем осознаю, что пришел к бару «У Кантона» на Дюк-стрит. Сгущаются сумерки, холодный ветер обжигает лицо.

Гребаная корова! Старая блядская перечница! Человек зашел серьезно поговорить, а она любезничает с мешком говна!

Здравствуй, сынок…

Они все так говорят. И Басби всегда ко мне так обращался.

В баре я заказываю кружку пива – и вдруг замечаю, что помещение со вчерашнего дня не убирали. Бармен сообщает, что прошлым вечером здесь кого-то порезали и на месте преступления работала полиция.

– Пять минут назад разрешили открыться, – говорит он. – Даже прибраться некогда было. Криминалисты, все такое…

Аура застарелого веселья действует угнетающе. Воняет высохшей рвотой, спиртом, вчерашним табаком. Пепельницы переполнены, на столах недопитые стаканы. Старуха-уборщица, вооружившись шваброй и ведерком, ковыляет к бурому пятну на ковре рядом с музыкальным автоматом. Мне хочется уйти, но бармен уже налил пива, и я присаживаюсь в уголке, проклиная свою черную звезду.