Алла Пугачева. Жизнь и удивительные приключения певицы

— Слушайте, и зачем нам это нужно? Ну, раз приехали, давайте что ли погуляем, сходим куда-нибудь, выпьем, а?

Вот оно — началось. Сейчас откажется сниматься! Мы стали наперебой верещать, что Vogue — знаменитый журнал, что англичане ждут, что они приехали специально ради нее, что отменить решительно ничего невозможно. Она тяжело вздохнула.

— Тогда не подгоняйте меня. Я все делаю быстро, только не торопите мои душевные движения.

Села на диван, затянулась сигаретой… Ее юный ординарец Леша вытащил огромный чемодан и за одну секунду наполнил его одеждой. Взял сундучок с косметикой.

— Алла Борисовна, зачем? Там в фотостудии все есть!

— Пригодится, — мрачно отрезала она. И как в воду глядела.

В студию приехали на черном "мерседесе". Черное шерстяное пальто от Yamamoto до пят, черные обтягивающие джинсы, черный берет со сверкающей буквой "А". "Это я Юдашкина попросила сделать. Наивно, конечно, но ничего".

Окинула взглядом вешалки с одеждой лучших дизайнеров и тихо пробормотала:

— Все погибшее…

У нее три любимых определения. "Погибший" — то есть безнадежный. Произносится без всякой злобы. "Убогий" — то есть жалкий. Произносится без всякого презрения. "Новорожденный" — то есть еще не развившийся, еще всему открытый. Произносится с нежностью.

Итак, наши вещи были погибшими. Пугачёва примерила несколько черных минималистских вещей, с каждой мрачнея все больше. Парикмахер Фернандо осторожно начал распрямлять ее вьющиеся волосы специальными щипцами. Его руки, похоже, успокоили Пугачёву:

— Этот ваш Фердинанд, он ничего, понимает.

Потом задумалась.

— Когда я была молодая, мы распрямляли волосы утюгом, представляешь? — сказала она мне. — А сушили в духовке.

Она почти ко всем обращается на «ты», по-барски. Никого это не задевает и не удивляет. И вообще рядом с ней я чувствую себя погибшей, убогой и новорожденной одновременно.

Прямые волосы ее совершенно преобразили. Из зеркала на нее смотрело совсем другое лицо — умное, классическое, с чистым открытым лбом и огромными глазами.

— Алла Борисовна, так очень красиво.

— Это красиво, но это не я! Под такое лицо и под такую прическу нужны другие песни. Я такие пела раньше иногда. Они тоже очень красивые, правильные, но не мои. В них нет театра.

Мы показали ей декабрьский номер американского Vogue с Хиллари Клинтон на обложке. Алла Борисовна брезгливо поморщилась:

— Вы что, хотите, чтобы я была такая же? Я же вам не Хиллари Клинтон! Я Пугачёва, а не Тютькина — и это есть кошмар всей моей жизни! Зачем я вообще на все это согласилась? Думала, какое-нибудь чудо случится! Но чудес не бывает!

Визажистка Фиона приступила к макияжу. Я видела, что Пугачёвой мучительно прикосновение чужих рук к лицу. Я понимала, что она на грани. Что все погибшее, погибшее, погибшее. Что нужно срочно что-то предпринять, пока она не сорвалась. И тут она сорвалась.

— Хватит! — Алла Борисовна резко встала. — Я ухожу. Я предупреждала, что ничего не выйдет. Ты что, не понимаешь, что это не я!

И тут она резким привычным движением встрепала так старательно выпрямленные волосы и вызывающе откинула голову: "Вот это я! Меня много, я агрессивна, мне идет много косметики, я люблю свои украшения! Это — я!".

Остолбеневшие англичане понимали одно: происходит нечто экстраординарное. Они знали, что им предстоит снимать знаменитую русскую певицу, но они никогда не слышали ни ее имени, ни ее песен. Для нас она — икона, символ, эпоха. Для них — эксцентричная тетка из экзотической страны.

Их предупреждали, что у русской звезды (русской Тины Тернер, русской Мадонны, русской Эдит Пиаф) трудный характер. Но не до такой же степени! А Пугачёва тем временем продолжала:

— Скажи им, что мне пятьдесят лет! Что мне поздно меняться. Возразить было нечего. <…>

Мы уговорили ее остаться. Уговорили сделать макияж самой.

"Я поэтому и в кино не снимаюсь, не терплю всего этого!".

Позже она сказала мне: "Я решила рискнуть". В ней боролись два чувства: желание увидеть себя другой и желание остаться собой. Победили любопытство и профессиональная обязательность».

В 1995 году модные художники Виноградов и Дубоссарский абсолютизировали «монархию» Пугачёвой, изобразив ее обнаженной на фоне алых роз. Акция происходила в рамках выставочного проекта «Русская красавица». Писали, конечно, не с натуры. Но объект выбрали единственно верный. Два концептуальных ерника доказали: образы Пугачёвой — мишура, прах, тлен. Сама она — вот истинная ценность, соль земли, голая правда.

Автору книги однажды посчастливилось увидеть Пугачёву подлинной, у нее дома. Нет-нет, не обнаженной, ни в коем случае. Она тогда хворала и ради незнатного гостя не стала писать на лице привычный «пейзаж». Какая была, такой и открыла дверь. Это оказалась другая женщина. Почти невидимые ресницы, родные ее волосы, уже не рыжие, а просто светлые, совсем негустые, и ясный лоб. Так выглядела бы Саския, милая женушка Рембрандта, если бы прожила дольше своих тридцати лет.

— Алла Борисовна! — не удержался автор, уже собираясь уходить. — Но у вас же удивительное лицо.

Пугачёва взглянула на себя в большое зеркало в прихожей.