Аллегро с Дьяволом – II. Казань

Когда по высоте ударили «Грады», «духов» там уже не было. Залп задел лишь небольшую группу, отставшую от основной массы, и прибавил к валяющимся трупам еще порядка двух десятков. Моджахеды уходили в горы, освещаемые лучами восходящего солнца, оставляя за спиной стеной встающие взрывы. Войдя в ущелье, они через некоторое время разделились и пошли по разным тропам, как и приходили. Чуть позже вслед за «духами» в ущелье вошли четыре вертолета – это были последние «вертушки», что могла выставить база. В ущелье четвертка разделилась на пары. Потом эхо долго еще разносило по горам отзвуки разрывов, пулеметных очередей и предсмертные крики. Опустошив подвески, вертолеты вновь собрались в одну группу и вернулись на базу.

События, последовавшие после того, как на броне разорвались гранаты, Пастух помнил плохо. Память зафиксировала какие-то фрагменты, мелькающие в пылевом тумане: две «вертушки», прошедшие низко над танком, какой-то старик, ковыляющий, прихрамывая, навстречу танку… Он очень торопился, кажется, что-то кричал… Да, точно, он кричал и тряс клюкой.

– Я вам сделаю! Я вам, суки, сделаю! – отрешенно шептал Пастух.

А потом пыль… Пыль… Пыль… Пыль и песок, забивающие глаза и нос. И скрип песка на зубах. А еще звон! Звон большого колокола в голове, что, казалось, была готова взорваться. Буууммм! Буууммммм!! Бууумммм!!!

Проложив в кишлаке новую улицу, танк развернулся и снова атаковал его.

И снова пыль и песок… Пыль и песок… Много пыли… Она везде… Невозможно дышать… Режет глаза…

…– Пыль, везде эта чертова пыль! – часто ворчала матушка по переезду в Казань. – Это просто ужас какой то. В Ванино за месяц не скапливается столько, как тут за пару дней. Ненавижу пыль!!

И пылесосила, пылесосила без конца. Да, сейчас тоже хороший пылесос не помешал бы…

Пыль и колокол, взявшийся, казалось, расколоть голову. Это определенно был Царь-Колокол – огромный, тяжелый, гулкий.

Буууумммм! Бууууумммм!! Буууммм!!!

И снова пыль, пыль, пыль… И песок на зубах…

Пыль и песок от разваливающихся мазанок. Какие-то кровавые тряпки, доски. Убегающие люди, которых он видел в очередной раз, разворачиваясь для атаки ненавистного кишлака. Он не гонялся за людьми, они были ему не нужны. Он не собирался их убивать. Ему был нужен КИШЛАК. Кишлак, в который он пришел, чтобы сравнять его с землей. За ВСЕ! За ВСЕХ! За Кока, за Лешего, за Наташку, за Перца, будь он неладен! За Чуму! За ВСЕХ!!! За себя, в конце концов, за то, что с ним сделала война! О том, что находящиеся в кишлаке люди не имели, вообще-то, к этому никакого отношения, он в тот момент не думал.

– Я вам сделаю! Я вам, суки, сделаю!

Он помнит ощущение, как его лицо свело судорогой, и на лице застыло даже не выражение, а оскал, маска. Маска смерти, по которой текли слезы. Он плакал и скрипел зубами – не вернуть, никого не вернуть! Он понимал, что месть ничего не изменит, но все, что он мог сделать – это только отомстить. И чувствовал растущую, нет, раскрывающуюся бездонную огненную пропасть, в которую затягивало душу.

Он запомнил на всю жизнь, как все время ждал – когда же, наконец, взорвется башня и все закончится. Но взрыва не было, и дымящийся танк с повернутой на бок башней продолжал давить уцелевшие еще хибары…

Когда он пришел в себя, мотор уже заглох. Пыль осела. Пастух посидел немного в танке, рассматривая то, что еще недавно было кишлаком. Он словно ждал чего-то. И дождался. Недалеко от танка зашевелилась куча мусора. Показалась детская рука. Пастух почувствовал, как по спине пробежала капля холодного пота. Разгребая мусор и камни, из кучи вылезал мальчишка лет десяти-двенадцати. ВЫЛЕЗАЛ! Он не то что вылезать, жить не должен был. Грудь и живот мальчишки определенно побывали под гусеницами танка. Раздавленные и перемолотые, они представляли собой кашу из костей, мяса и тряпок, все это было покрыто слоем пыли. Правая рука была оторвана почти по плечо. Мальчишка вылез из кучи и медленно пошел к танку. У Пастуха волосы зашевелились на голове. Он сидел, не в силах пошевелиться. А мальчишка шел к танку, шел и плакал. Он что-то говорил, но Пастух не понимал. Вот внутренности, которые тянулись следом по земле, зацепились, и мальчишка обернулся, дергая их уцелевшей рукой. Отцепил, взял комком в руку и вновь двинулся к танку. Продолжая плакать и жаловаться на что-то. Пастух медленно достал автомат и направил на мальчишку, да вот нажать на курок не мог. Палец онемел. Автомат молчал, а мальчишка подходил все ближе. Внутри у Пастуха все заледенело, он молча смотрел на мальчика, и рад бы заорать, да не мог.

А мальчишка плакал и шел, придерживая внутренности рукой, и все жаловался. Пастух, не понимая слов, вдруг стал понимать смыл его причитаний.

– Что я теперь маме скажу? Она сказала беречь рубашку. Новая совсем рубашка, и рука. Как я теперь без руки? Мама меня ругать будет.

Мальчишка подошел совсем близко. Вот он протянул руку с кишками и положил ее на броню перед самым лицом Пастуха, внутренности смачно шмякнулись на броню…