Читаем АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино полностью

— Я закоренелый традиционалист в искусстве. Я считаю, что история, сюжет предопределяют всё, диктует все решения. Когда ты набредаешь на замысел фильма, ты всецело становишься слугой этого фильма. Ты своему фильму не хозяин, только слуга. В данном случае это история о любви матери к ребенку, а одновременно история о жестоком обращении мужа с женой. И это обстоятельство диктовало мне форму: деление фильма на главы. Мне требовалось как-то дистанцировать сцены между собой. Я подошел к фильму как к научной работе. Чтобы зрители видели: вот кончается первая глава и начинается вторая. Вот кончается первый эксперимент, вот начинается второй. Некоторые зрители ненавидят такой подход, но даже на них он как-то действует. Кроме того, стиль продиктован тем фактом, что в фильме играют дети. Я не стал писать окончательный вариант сценария, потому что не хотел заставлять четырехлетнюю девочку произносить одну и ту же фразу пять раз подряд.

— Пушкин признавался, что сам не знал, чем закончится «Евгений Онегин».

— А я до сих пор не знаю, чем закончился мой фильм. И я также не знаю, что символизирует один из моих персонажей — старик. Я знаю, что старик блестяще вписался в фильм, но я не могу вам толком объяснить, кто он такой. Образ старика возник просто как идея, а потом старик умер. Теперь о финале — я, в сущности, не могу вам сказать, что случилось с девочкой — умерла ли она или осталась жива. Понимаете, я уверен, что кинотеатр — это, в отличие от телевидения, площадка для общения. Мы вместе сидим в зале, смотрим кино, и самое лучшее, что может быть, — когда твой сосед по залу трактует фильм совсем не так, как ты. Я сам это наблюдал вчера, на вечеринке. Люди смотрели друг на друга и настаивали: «Да вы не поняли фильма, девочка умерла», «Нет, девочка не умерла», «Да нет, вот мать умерла»… И так между ними завязывался разговор. Отлично.

— Но эти разные интерпретации финала, пожалуй, меняют восприятие фильма в целом. Человек, у которого сложилось впечатление, что девочка умерла, иначе воспримет весь фильм.

— Да. Таков эффект деления на главы. Собственно, во всех моих фильмах я хочу, чтобы зритель не только мог восстановить фильм в своей памяти, но выстроить главы в каком-то своем индивидуальном порядке. В моих фильмах всегда совершенно свободная, очень нестандартная драматургическая структура. Это хорошо, если вы захотите выстроить ее элементы (показывает руками) как-то по-своему… И люди действительно переставляют элементы, действуя по настроению. Сегодня утром я разговаривал с австралийским журналистом, и он сказал: «Это прежде всего история о любви матери и ребенка, а насилие — лишь второстепенная тема». А другие люди увидели в моем фильме только насилие. Когда смотришь на произведение искусства, на шедевр живописи, или — у вас в Москве — на собор Василия Блаженного, — то произведение словно бы говорит: «Я сделаю тебе лучший подарок — я подарю тебе твое собственное „я“». Вот что искусство делает для людей.

— Но, в любом случае, в вашем фильме есть тема насилия.

— Конечно, есть! Очень мощная тема.

— А как вы выявляете насилие? Может быть, для вас обращение к этой теме — что-то вроде изгнания злых духов, вы стараетесь изгнать что-то негативное из собственной души?

Нет… К счастью, я не поднимаю руку на своих близких людей. Правда, есть у меня привычка — грубо обходиться с вещами: могу швырнуть компьютер об стену (смеется). Иногда срываю зло на компьютерах… В общем, не знаю. Повторяю, я не ищу замыслы. Замыслы сами приходят ко мне. Тут замысел двойной: речь идет о передаче любви, о любви матери и ребенка, но также и об уничтожении чего-то, а уничтожение тоже случается в любовных связях. И конечно, я лично тоже пережил пару любовных историй, и я знаю по собственному опыту: бывают минуты, когда чувствуешь себя таким бессильным — в момент, когда любимый человек от тебя уходит — когда ты не можешь найти никаких слов и ты тогда просто теряешь контроль над собой. К счастью, я никогда не поднимал руку на своих любимых женщин, но в моей жизни были такие вот мучительные моменты бессилия.

— Какую роль играет в этой истории девочка? То, как она переходит, так сказать, на позицию отца… это поворотный момент в фильме, поворотный в эмоциональном плане, не в режиссерском…

Перейти на страницу:

Все книги серии Звезда лекций

Литература – реальность – литература
Литература – реальность – литература

В этой книге Д.С. Лихачев совершает «филологические прогулки» по известным произведениям литературы, останавливаясь на отдельных деталях, образах, мотивах. В чем сходство императора Николая I с гоголевским Маниловым? Почему Достоевский в романах и повестях всегда так точно указывал петербургские адреса своих героев и так четко определял «историю времени»? Как проявляются традиции древнерусской литературы в романе-эпопее Толстого «Война и мир»? Каковы переклички «Поэмы без героя» Ахматовой со строками Блока и Гоголя? В каком стихотворении Блок использовал принцип симметрии, чтобы усилить тему жизни и смерти? И подобных интригующих вопросов в книге рассматривается немало, оттого после ее прочтения так хочется лично продолжить исследования автора.

Дмитрий Сергеевич Лихачев

Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука
Тайная история комиксов. Герои. Авторы. Скандалы
Тайная история комиксов. Герои. Авторы. Скандалы

Эта книга не даст ответа на вопросы вроде «Сколько весит Зеленый Фонарь?», «Опасно ли целоваться с Суперменом?» и «Из чего сделана подкладка шлема Магнето?». Она не является ПОЛНОЙ И ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ ИСТОРИЕЙ АМЕРИКАНСКИХ КОМИКСОВ, КОТОРУЮ МОЖНО ПРОЧИТАТЬ ВМЕСТО ВСЕХ ЭТИХ КОМИКСОВ И ПОРАЖАТЬ СВОИМИ ПОЗНАНИЯМИ ОКРУЖАЮЩИХ.В старых комиксах о Супермене читателям частенько показывали его Крепость Уединения, в которой хранилось множество курьезных вещей, которые непременно были снабжены табличкой с подписью, объяснявшей, что же это, собственно, за вещь. Книжка «Тайная история комиксов» – это сборник таких табличек. Ты волен их прочитать, а уж как пользоваться всеми эти диковинками и чудесами – решать тебе.

Алексей В. Волков , Алексей Владимирович Волков , Кирилл Сергеевич Кутузов

Развлечения / Прочее / Изобразительное искусство, фотография
Сериал как искусство. Лекции-путеводитель
Сериал как искусство. Лекции-путеводитель

Просмотр сериалов – на первый взгляд несерьезное времяпрепровождение, ставшее, по сути, частью жизни современного человека.«Высокое» и «низкое» в искусстве всегда соседствуют друг с другом. Так и современный сериал – ему предшествует великое авторское кино, несущее в себе традиции классической живописи, литературы, театра и музыки. «Твин Пикс» и «Игра престолов», «Во все тяжкие» и «Карточный домик», «Клан Сопрано» и «Лиллехаммер» – по мнению профессора Евгения Жаринова, эти и многие другие работы действительно стоят того, что потратить на них свой досуг. Об истоках современного сериала и многом другом читайте в книге, написанной легендарным преподавателем на основе собственного курса лекций!Евгений Викторович Жаринов – доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Московского государственного лингвистического университета, профессор Гуманитарного института телевидения и радиовещания им. М.А. Литовчина, ведущий передачи «Лабиринты» на радиостанции «Орфей», лауреат двух премий «Золотой микрофон».

Евгений Викторович Жаринов

Искусствоведение / Культурология / Прочая научная литература / Образование и наука

Похожие книги

Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» – сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора – вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Зотов , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение / Научно-популярная литература / Образование и наука
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» — сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора — вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение