Альманах «Литературная Республика» № 2/2019

«Надо же, день рождения восьмого мая, прямо перед праздником. Герой Советского Союза, значит, вместе воевали, только у меня в декабре. А восьмого мая я был в Кенигсберге, летчик, а я сапер. Я тоже мечтал быть летчиком, только вот не взяли, не прошел медицинскую комиссию, а на войну забрали как миленького. Вот оказия, хотя все, что Бог ни делает, конечно, он знает лучше. Да стоит ли ворошить прошлое, а так хотелось надеть форму летчика, приехать домой, перед девчонками походить гоголем, покрасоваться, особенно перед Марьей. Нашивки на рукаве, шевроны, кокарда, петлицы, ну все мне хотелось пощупать, потрогать, в общем, похвастаться. Да и отца с матерью порадовать, чтоб они гордились мной, но не судьба. Да какая разница, сколько было слез и радости, когда вернулся с войны. Отец плакал, не говоря о матери, ведь я у них единственный. Вся надежда, кормилец на старости лет. А что я, вернулся калека, без обеих ног, одним словом обрубок, живой труп. Хорошо, что Марья меня не дождалась, а то горя хлебнули бы. Так что у жизни свои планы. Марья красавица была, на весь район. Когда мы перед войной с ней ездили в Углич, так каждый первый парень на нее засматривался, во какая она была эффектная. Семнадцать лет, волосы длинные, русые, глаза огромные, голубые-голубые, а губки пухленькие, брови в разлет, улыбнется, так с ума можно было сойти. Небольшого роста, метр пятьдесят, стройная, плотненькая, кровь с молоком, не девка, а умопомрачение. Зубки, как жемчуга, на солнце блестели, когда смеялась, до сих пор помню. Мне все время хотелось ее обнять, поцеловать, но смелости не хватало, думал, стану летчиком, надену форму, вот тогда поцелую и женюсь. Но не так судьба повернулась, не так, да и война началась нежданно, не до поцелуев было. Эх, какие славные мечты были! Когда меня в 1941 году забрали на войну, многие девчонки с нашей деревни пошли работать на леспромхоз, мужиков-то почти не было. А там мою красавицу приметил мастер тамошний, у него бронь была, говорят, так как на войну много древесины нужно было. Туда-сюда, в общем, он ее обрюхатил, а жена его устроила скандал, узнав об этом. Говорят, чуть до суда дело не дошло. Потом он с женой развелся и женился на моей Марье. На праздник на 9 мая она приедет в деревню поздравить своего брата Мирона. Сколько лет прошло, в сорок первом мне и ей по восемнадцать было, а теперь 1965 год. Мирон сказывал, что муж Марьи года три как помер. Толи от рака, то ли почки отказали, я так и не понял. Мужику шестьдесят один от роду было. Марья теперь живет с дочкой, поди, дочка уже замужем. Сегодня надо костюм погладить, сорочку тоже надо. Сапоги хромовые из сундука достать, почти новые, подарить Мирону, все-таки наш праздник. Мне-то они зачем. Отец во время войны картошку на сапоги обменял у москвичей. Мама их все эти годы берегла, как будто у меня новые ноги появятся».

В это время в дом вошла старушка: «Сынок, садись за стол. А на улице дождь, вся промокла, пока туда-сюда. Я тебе парного молока кувшин принесла, у соседки взяла у Прасковьи, у них молоко лучше, чем у Титовых. Садись, сынок, садись, вот хлеб, у меня на печке картошка теплая. Пока ты спал, я все успела». Эта суетливая старушка всю свою любовь отдавала сыну, берегла его как зеницу ока. Часто по ночам плакала, тихо, чтоб сын не услышал, хотя он уже давно знает, слышит, как она по ночам плачет. Отец Афанасия после войны прожил всего год. Тяжело переживал старик возвращение сына, что говорить, без обеих ног сын вернулся, главное, что живой, живой, конечно, живой. «Иди, сынок, садись, картошка стынет». Афанасий подошел на костылях к столу, мама подставила стул, чтобы он сел, взяла костыли, прижала к груди. «Ешь, сынок, ешь». В этих простых словах столько было тепла, что можно было согреть не одну человеческую душу.

«Мирона видела давеча, завтра Марья с города приедет, приглашал нас зайти вечером в гости, так что, сынок, я все приготовила. Костюм тебе погладила и сорочку. Только вот твои награды надо заново крепить, я не смогла, руки дрожат, пристегнуть не получается. Я сейчас принесу, ты уж сам.