Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

В праздник, после обеда, когда мама уже, наверное, разыскивает нас по всему городу, господин Вейльхенфельд в черной поношенной шляпе, с шарфом на шее, как будто собравшись в дальнюю дорогу, стоял в своем садике, потому что тут его никто не увидит, когда праздничная процессия с музыкой пройдет по Хайденштрассе. Его саквояж на всякий случай тоже при нем, он с ним теперь уже не расстается. В кармане пиджака, у самого сердца — докторский диплом (“summa cum laude”[1]). Потом там еще справка, которая вместо паспорта, пятьдесят марок мелкими бумажками, метрика, конфирмационное свидетельство, справка о благонадежности, где написано, что судимостей не было, фотография одетой в строгую белую блузу жены, какой она была в молодости, и десять кусочков сахара — это если быстро подкрепиться надо будет, как нам мама объясняет. На тот случай, если его вдруг переведут, добавляет она, когда мы об этом спрашиваем. А ну-ка, живо в ванну, вода остывает, прикрикивает она и открывает кран.

А когда его переведут, спрашиваю я и раздеваюсь медленно-медленно.

Мама говорит: Теперь уже скоро.

А за что его переводят?

За то, что он думает по-другому.

А как это, спрашивает моя сестра, потому что не очень-то доверяет господину Вейльхенфельду.

Но этого ей мама тоже не может сказать, потому что в чужую голову не заглянешь. По-другому думает, и все тут.

А мы, спрашивает сестра, мы как думаем?

Как все.

Значит, нас и переводить не будут?

Нет, говорит мама, а теперь в ванну, быстренько.

А что у него в портфеле, спрашиваю я, когда мы оба сидим в ванне, потому что моют нас вместе.

Ну откуда же мне знать, я ведь тоже туда не заглядывала, говорит мама уже сердито. Сорочки, наверное, брюки, носки, словом, все, что человеку нужно. И книжки какие-нибудь, чтобы время коротать, без книг ведь ему не обойтись.

А потом у мамы случился приступ, потому что вслед за господином Вейльхенфельдом, она как будто предчувствовала — нет-нет, не фрау Абфальтер, ей такое и в голову бы не пришло, — а его прежний коллега и ученик господин доктор Магириус внезапно предпочел смерть. Хотя у него последнее время с ногами становилось все хуже и хуже (это мама говорит), но остальное, по словам отца, все-таки было еще вполне в норме. Господин Магириус лег на рельсы узкоколейки, по которой он всегда приезжал к нам, рассказывает отец маме, когда возвращается с места происшествия. Там его обходчик нашел, который как раз отправился рельсы простукивать. Ему ноги отрезало совсем, и он кровью истек. А машинист вообще ничего не заметил. Сразу отца вызвали, а мы тогда уже спали. Отец сел в авто и поехал на то место, которое ему описали, осмотрел там все, достал из докторского чемоданчика формуляр, они у него всегда там, стоя заполнил его и засвидетельствовал смерть господина Магириуса, и по нему вообще ничего не было заметно, хотя ведь господина Магириуса он хорошо знал.

Но отец всегда такой, он почти никогда не покажет, грустно ему или весело, все равно его голос всегда остается ровным. Вернувшись, он долго стоит со своим чемоданчиком перед дверью, словно после того, как он засвидетельствовал смерть господина Магириуса, ему даже не хочется идти домой, к нам, и он решил уйти, просто еще не знает куда. А уже потом, когда он все-таки вошел и сел за стол с нами и мы его спросили: Папа, а почему и господин Магириус тоже умер? — он вдруг не сдержался и закричал на нас, чтобы мы не задавали глупых вопросов.

А думать про него можно, спросил я.

Что ж, запретить этого я не могу, говорит отец, но лучше бы ты думал о нем поменьше.

Но ведь если о человеке не думать совсем, то скоро его забудешь, говорю я.

Во всяком случае, хорошо бы тебе вовсе о нем не думать, кричит отец и убегает в комнату, где он больных принимает, и снова запирается, наверное, чтобы отдохнуть. Потому что теперь, когда я и про него думаю тоже, он остался там наедине с собой. И тогда я не пошел играть во двор, а сел тихонько на софу и закрыл глаза, а облака проплывали над нашим последним ореховым деревом. И с закрытыми глазами видел их, как они во мне плывут. И под этими облаками сначала немножко подумал про господина Магириуса, а потом долго про господина Вейльхенфельда, потому что я его знал гораздо лучше, и думал, похоронят ли их теперь рядом, ведь и господин Магириус тоже один как перст был. И труды нашего философа он знал так хорошо, как будто сам их все написал, так отец говорит. А потом отец вышел и спрашивает, не хочу ли я съездить с ним во Фрону, купить яиц у господина Верхёрена, но мне ехать не хочется, я остаюсь сидеть на софе и снова закрываю глаза, лучше я буду про все вспоминать.

Например, как господин доктор Магириус знакомит нас в тени своего дома с господином Вейльхенфельдом, который еще только недавно к нам переехал.

Профессор Вейльхенфельд из Лейпцигского университета, вы, конечно же, слышали о нем, говорит господин Магириус, представляя его.

Весьма рад, говорит отец господину Вейльхенфельду.

Весьма рад, говорит господин Вейльхенфельд отцу.