Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Он вышел мне навстречу по коридору и протянул руку. На нем был праздничный костюм, в котором он приходил к нам в тот раз, когда не смог допить кофе.

Значит, ты нашел мое логово, спросил он.

Ага, ответил я, ведь вас на стене видно через окно.

С улицы видно, насторожился господин Вейльхенфельд и слегка побледнел.

Да, сказал я, видно вашу тень.

Стало быть, ты узнал мое логово по моей тени, спросил господин Вейльхенфельд, который даже и не догадывался, что снизу его тень видно.

Да.

Тогда господин Вейльхенфельд сказал, что вообще-то тень философа — это его книги и, вероятно, мне хочется взглянуть на них.

Или, может быть, нет, спросил господин Вейльхенфельд.

Да, это было бы интересно, сказал я.

Если не считать отца, господина Магириуса и женщины, которая ходила сюда прибирать, я был первый, кому он позволил было войти в его квартиру и осмотреться, как он тут живет. Я сперва прошел по коридору, а потом по его рабочей комнате. Из маленького окошка в коридоре я посмотрел на садик позади дома. Там стояли старые, поломанные подпорки для фасоли, вокруг которых он гулял и которые из любви к порядку всегда поправлял, чтобы стояли прямо.

Когда я только вошел в квартиру, мне показалось, что я сейчас задохнусь от духоты. Но потом я привык и стал думать, что у господина Вейльхенфельда просто слишком жарко.

Я снял курточку, повесил ее на крючок, а он взял меня за руку и повел в свою рабочую комнату, которую называл кабинетом.

Дверь туда называлась дверью в кабинет, а окна — окнами кабинета. Потом я прошел в самый угол эркера, который, оказывается, выдавался прямо на середину улицы, я его ни разу не видел изнутри и только представлял себе, стоя на тротуаре. Тут стояли два полированных стола, в эркере и посередине кабинета. На том, который посередке, лежали книги, некоторые были раскрыты, а стол в углу, в эркере, был пустой. Сперва господин Вейльхенфельд подвел меня к тому, что стоял посередине.

Вот за этим столом, если тебя это интересует, я написал кое-какие из своих книг, сказал он и погладил столешницу ладонью.

Вот как, сказал я.

Да, сказал господин Вейльхенфельд, только это было давно. Не все, конечно, книги, и не самые главные, те создавались за другими столами и в других комнатах, когда моя жена еще была жива, а у меня еще доставало смелости на то, чтобы их писать. Но те столы и те комнаты остались в далеком прошлом, может быть, их уже и совсем нет. А может, там теперь живут другие, совершенно незнакомые мне люди, которые меня тоже не знают. Порою мне даже кажется, что я вообще никогда не бывал в тех комнатах.

Что вы, сказал я, о вас наверняка еще помнят.

Но кто же, точнее, что может обо мне еще помнить, спросил господин Вейльхенфельд. Стены? Пол? Двери?

Нет, двери, наверное, не помнят, скорее стены, сказал я и постучал по стене кабинета.

Из-за множества книг тут было тесно, точь-в-точь как это мне представлялось, когда я глядел сюда с улицы, нет, наверное, еще теснее. И пахло тут так же, как я это раньше воображал. Похоже, когда господин Вейльхенфельд пишет, он дышит как-то особенно глубоко, ему бы надо комнату проветривать почаще. В углу стоял горшок с каким-то вьющимся растением, которое уже совсем завяло, и его давно нужно было выбросить, но этого господин Вейльхенфельд скорее всего просто не замечал. А может, потому что к нему никто не ходил и он всегда был тут совсем один, ему все равно стало, что в кабинете у него не прибрано, или он просто не знал, куда ему выбросить этот цветок. На полу здесь лежал ковер. У стены стояла кушетка.

Значит, отец тебе все-таки разрешил ходить ко мне, сказал господин Вейльхенфельд. Признаться, это меня удивляет.

Почему, спросил я.

Ну, все-таки, ответил господин Вейльхенфельд. Он принес из соседней комнаты два обитых кожей стула и разрешил мне выбрать который получше. Только садись прямо на сиденье, а не на краешек, не то, чего доброго, стул сломаешь, сказал господин Вейльхенфельд. Ты ведь не боишься меня, старика?

Что вы, сказал я, вы ведь вовсе не старик.

А кто же?

Ну, просто в самом расцвете лет.

Ты действительно так думаешь или где-нибудь вычитал?

Правда, я так думаю.

У него дрожали руки, когда он положил на эркерный стол папку с рисунками, но он ничего не уронил, пока что. Я открыл новую коробку с цветными карандашами, положил на стол рисовальную бумагу, а господин Вейльхенфельд рассказывал, как много народу тряслось в холодном поту от страха, сидя на этих стульях, потому что стулья эти стояли в экзаменационных залах.

Я всегда был требователен к своим студентам, и они меня уважали, хотя, вероятно, сейчас по мне этого и не скажешь, произнес господин Вейльхенфельд и развел руками. Значит, ошибка была все-таки не здесь, и он показал на себя.

Какая ошибка, спросил я.

Видишь ли, я часто задавался вопросом, не сам ли я виноват во всем этом, сказал он.

В чем?