Альманах «Российский колокол». «Новые писатели России». Литературная премия М. Ю. Лермонтова. Выпуск №5

Анна Андреевна Ахматова вошла в молодую русскую поэзию в Петербурге в эпоху, названную позже Серебряным веком. В знаменитом ночном кабачке «Бродячая собака» собиралась вся литературно-художественная элита. Здесь, по воспоминаниям Ю. П. Анненкова, «Анна Ахматова, застенчивая и элегантно-небрежная красавица, со своей «незавитой чёлкой», прикрывавшей лоб, и с редкостной грацией полудвижений и полужестов, читала, почти напевая, свои ранние стихи»[1].

Ахматова становится своего рода символом петербургской богемы. Художники, поражённые необычной красотой этой женщины, пишут её портреты, а поэты посвящают ей восторженные строки. Хотя многих она сама опередила, написав с большим сходством свой портрет:

На шее мелких чёток ряд,
В широкой муфте руки прячу,
Глаза рассеянно глядят
И больше никогда не плачут.

И кажется лицо бледней

От лиловеющего шёлка,
Почти доходит до бровей
Моя незавитая чёлка.

И непохожа на полёт

Походка медленная эта,
Как будто под ногами плот,
А не квадратики паркета.

И бледный рот слегка разжат,

Неровно трудное дыханье,
И на груди моей дрожат
Цветы небывшего свиданья[2].

Необычайно выразительный, почти скульптурный стихотворный портрет создан её другом Осипом Мандельштамом:

Вполоборота, о печаль,
На равнодушных поглядела,
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль[3]

.

Сам небожитель Александр Блок посвятил Анне Ахматовой строки, воспевающие «таинственное и противоречивое обаяние женской красоты»[4]. Образ прекрасной женщины стилизован под образ испанки – знаменитой Кармен.

«Красота страшна» – Вам скажут, —
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,
Красный розан – в волосах.

«Красота проста» – Вам скажут, —

Пёстрой шалью неумело
Вы укроете ребёнка,
Красный розан – на полу.

Но, рассеянно внимая

Всем словам, кругом звучащим,
Вы задумаетесь грустно
И твердите про себя:

«Не страшна и не проста я;

Я не так страшна, чтоб просто
Убивать; не так проста я,
Чтоб не знать, как жизнь страшна»[5].

В своих «Воспоминаниях» Ахматова уточняет: «У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в то время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня (Ахматова имеет в виду увлечение Блока Любовью Александровной Дельмас, прославленной исполнительницей роли Кармен. – Н. Г.). Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила» (2, 137).

Литературные портреты Ахматовой передавали не только неотразимое воздействие её необычной красоты, но и печать избранности. В книге «Дневник моих встреч» Ю. П. Анненкова читаем: «Всякий раз, когда я видел её, слушал её чтение или разговаривал с нею, я не мог оторваться от её лица: глаза, губы, вся её стройность была тоже символом поэзии»[6].

Анна Ахматова, по словам С. М. Городецкого, являла собой олицетворение Музы поэзии. Она была самой Поэзией.

В начале века профиль странный
(Истончен он и горделив)
Возник у лиры. Звук желанный
Раздался…[7]

О несомненном ощущении таланта в Ахматовой говорит и О. Мандельштам:

Как Чёрный ангел на снегу
Ты показалась мне сегодня,
И утаить я не могу, —
Есть на тебе печать Господня[8]

.

«Печатью Господней» была поэзия. Лишь ей принадлежала душа Ахматовой. Об этой единственной принадлежности – пронзительные строки Николая Гумилёва, который раньше других разгадал эту душу:

Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов
Живёт в таинственном мерцанье
Её расширенных зрачков.

Её душа открыта жадно

Лишь медной музыке стиха…[9]

«Златоустой Анной»[10] называла Ахматову Марина Цветаева, не только отдавая ей первенство в поэзии, но и даря любовь своего сердца:

В певучем граде моём купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
– Ахматова! – и сердце своё в придачу[11]

.