Альманах «Российский колокол» Спецвыпуск «Номинанты Российской литературной премии»

Уже в классе один из моих товарищей потрогал мою медаль и, улыбнувшись, спросил:

– У тебя медаль?

– Да, – сказал я.

– Это на самом деле твоя?

– Конечно.

Я даже не знаю, заметил ли кто-нибудь из учителей медаль на моей груди. Во всяком случае, точно помню, что замечаний от них не получал. Только потом до меня дошло, что медаль мог увидеть учитель русского языка. Он отличался своим резким характером, и, наверно, без острых замечаний не обошлось бы. С войны он вернулся позже всех оставшихся в живых фронтовиков нашего села, потому что там – то ли в России, то ли на Украине – женился. Потом по неизвестной причине оставил жену с двумя детьми и приехал в свою деревню. Здесь женился, дети уже в школу ходили. Без одной ноги – одну ногу ампутировали – с костылем в руках, он выглядел даже активнее других преподавателей. Везде во всем преуспевал. Впечатление было такое, как будто вместе с протезом ему поставили второй двигатель, точнее – второе сердце. Как только вернулся на родину, он сразу же заочно поступил в педагогический институт и успешно его окончил. Все время был в движении. Учительская была на втором этаже, а половина классов – на первом. В день минимум десять раз он поднимался на второй этаж и спускался обратно. На переменах с костылем в руках, шаркая протезом, часто гулял во дворе школы, и при виде его все ученики вели себя заметно скованнее, друг друга предупреждали: «Учитель здесь…» В то трудное время многим тяжело было содержать одну семью, а он – инвалид без одной ноги – вкалывал, аккуратно платил алименты, содержал две семьи. Шаркающий протез, костыль в правой руке и резкий характер учителя русского языка настораживали нас, учеников, мы все боялись его – но не страшились – и очень уважали. А если бы он увидел мою медаль, безусловно, было бы неприятно.

Позади остались два урока и одна перемена. На большой перемене я поднялся на второй этаж. Просто хотелось дать понять брату, что он напрасно волнуется: вот я с медалью пришел в школу – и все нормально. А там, в классе брата, случайно наткнулся на сына председателя колхоза. Его язвительная улыбка была настолько уничтожающей, что я не в силах был ответить ему. А он продолжал нагло смеяться надо мной и, не дожидаясь моего ответа, спросил:

– Емахдан алдын?

Это был второй шокирующий удар. Я уже был в нокауте. Его вопрос «Емахдан алдын?» с азербайджанского на русский язык переводится так: «Ты это получил за обжорство?» Это было оскорбление. Значит, я ни на что не способен и могу отличиться только своим обжорством.

Этот негодяй меня совершенно не знал – впервые мы с ним стояли лицом к лицу и вроде бы разговаривали, – но имел наглость так беспардонно охаивать меня! Как он мог додуматься до такого: «Емахдан алдын?» Не только его язвительная улыбка и отвратительные мысли, но даже говор его был отталкивающе-чужим. Слово «емахдан» мы никогда не произносим со звуком «х», это слово мы произносим с «к». Он, конечно, говорил на азербайджанском языке, но его диалект отличался от нашего – местного. Это потому, что сам председатель колхоза и вся его семья не местные, а приезжие. К нам, в нашу деревню, они приехали два-три месяца назад. До этого жили в Баку. Глава семьи работал педагогом, а его сын учился в приличной городской школе. Вдруг привычный ритм их городской жизни нарушился – педагога назначили председателем нашего колхоза.

В принципе, председателей колхозов не назначали, а выбирали на общих собраниях колхозников. Получается, что колхозники нашего села каким-то образом узнали – то ли в газете прочитали, то ли по радио услышали, – что в Баку есть один педагог и только он может заменить легендарного председателя Фиридун-киши, который более пятнадцати лет бессменно возглавлял колхоз и, оставив после себя очень хорошие воспоминания, ушел из жизни. Нет, такого не было. Как говорится, давайте назовем вещи своими именами: человеку нужна была хорошая должность, и он попросил у своих покровителей… Да зачем мелочиться, если все понятно как дважды два?

Как это «Емахдан алдын?» меня оскорбило! А брат стоял и смотрел как ни в чем не бывало. Ему же сказано: не позволяй, чтобы другие дети его, то есть меня, обижали, и в данной ситуации он, как старший брат, должен был вмешаться и довести до сведения этого наглеца: «Он мой брат, я его хорошо знаю, он никакой не обжора». Мой брат же молча стоял и смотрел на меня. По-моему, он даже был рад, что за эту медаль мне досталось.

В то время еды было не так уж много, чтобы мы, дети, обжирались и даже соревновались между собой, кто больше съест. Поэтому ни я, ни другие дети нашего села обжорством не занимались, это было невозможно – материальная база не позволяла. У нас никто не додумался бы задавать вопрос другим людям: «Емахдан алдын?»