Альманах «Российский колокол» Спецвыпуск «Новогодний»

Прошедшей осенью в доме, где он проживал, кто-то по ночам стал периодически постукивать. Лазарь Моисеевич, будучи человеком выдержанным, не сразу пошёл в милицию, а в течение целого месяца вёл регистрацию «стуков» в дневнике, сделанном из амбарной книги. Каждый вечер, а ещё чаще ночью, он скрупулёзно заполнял все семь разлинованных граф:

Первая – номер по порядку и дата.

Вторая – время начала «стука».

Третья – время окончания «стука».

Четвёртая – суммарная продолжительность «стуков» за сутки.

Пятая – характерные особенности стука, с подробным описанием: прерывистый, частый, глухой, сверлящий… и прочее.

Шестая – особые отметки, то есть праздничные, выходные дни, погодные условия, а также иные непредвиденные обстоятельства.

Седьмая – подпись лица, осуществлявшего прослушивание.

В милиции ему пообещали разобраться, но как-то уж слишком вяло. Тогда он взял выше. Прокурорские, напротив, долго изучали содержимое амбарной книги, крутили головой, удивлялись терпению заявителя и, хотя неопределённо чесали затылок, но жалобу всё же приняли и, представляете, спустя буквально несколько дней нашли нарушителя спокойствия. Им оказался немолодой член местного союза художников, резчик по дереву Иосиф Кусков, проживающий на пятом этаже. Как и всех творческих людей, вдохновение посещало его обычно по ночам, а также и в другое время после появления денег от случайного заработка. С каждым приливом творческих сил он незамедлительно начинал вырубать топориком. Нет, не Буратино, как вы наивно полагаете, а деревянные головы с выступающими носами. Вроде тех истуканов, что с острова Пасхи. К приходу участкового нарубил он таких десятка два, не менее. Далее рутина – протокол, неприятная беседа с представителями внутренних органов, вытянутое из него обещание впредь не стучать по ночам.

Высокое искусство не смогло перенести подобного унижения, а потому на следующий день при достаточном стечении соседей художник посреди двора собственноручно порубил истуканов на дрова. Окружающие, включая самого скульптора Кускова, были удручены происходящим и весьма расстроены. Тихо радовалась лишь пенсионерка тётя Дора по причине того, что дрова для её допотопного титана в ванной комнате давно закончились, а эти сухие полешки как раз подходили по длине. К тому же после столь демонстративного уничтожения деревянных скульптур они оказались совершенно бесхозными.

Скульптор по дереву Кусков тюкать топориком по ночам перестал, однако фигу Лазарю Моисеевичу исподтишка нет-нет да показывал, обвиняя его, как водится, в семитизме и обещая впредь доставлять ему всяческие беспокойства. Только все обещания, как это чаще всего бывает у творческих людей, так и остались не исполненными. А вот уж кто действительно доставил беспокойство уважаемому человеку, так это Лёва Мичман.

Мичманом его стали звать с тех пор, как он стал носить морской бушлат и тельняшку, доставшиеся ему от брата после демобилизации из флота. Когда Мичман по причине случающихся запоев терялся между реальностью и фантазией, он начинал сочинять героические небылицы о секретной морской службе, государственной тайне и подписке о неразглашении. В подтверждение всего, Лёва мог красиво, «по-флотски», взяв двумя пальцами полный под венчик гранёный стакан водки, опрокинуть его залпом, после чего, нюхнув рукав бушлата, не закусывать совсем. На наших это не действовало. Они, лишь нахмурившись, косились на пустеющую бутылку и отодвигали её подальше от Мичмана. А что до иностранцев – да! Один из жителей Хельсинки, например, которого жутко канудило после вчерашней выпивки, увидев донышко стакана, взметнувшееся к потолку, упал в обморок… У Лёвы ж это называлось просто – «флотская норма». Впрочем, море он видел единожды, когда два года назад благодаря бесплатной путёвке отдыхал в ведомственном санатории посёлка Отрадный. Работал Лёва в аварийной бригаде, занимающейся ликвидацией коварных протечек всяческих нечистот из канализационных сетей города. Нервная, надо сказать, работа.