Алмаз раджи

– Судно выбросило на берег десятого февраля, часов этак в десять вечера, – продолжал дядя, обращаясь ко мне. – Ветра совсем не было, только легкая зыбь пробегала по морю; мы с Рори видели их еще раньше, когда они лавировали вдали. Неважное это было судно, «Христос-Анна», вовсе не слушалось руля… Тяжело им, как видно, пришлось, и целый-то день они провозились со своими парусами, а холод был жуткий, и снег… и только задует ветерок, и опять ничего… Только напрасной надеждой морочил бедняг. Да, скажу тебе, нелегкий им выпал этот последний денек, и тот из них, кому удалось бы живым выбраться на берег, мог бы смело гордиться этим!

– Неужели все погибли? – воскликнул я. – Да смилуется над ними Господь!

– Тс-с… – мрачно остановил меня дядя. – Никто у моего очага не смеет молиться за умерших!

Я возразил, что в моем восклицании нет ничего религиозного или молитвенного, и дядя с удивительной готовностью принял мое оправдание и продолжал толковать о том, что, по-видимому, стало в последнее время его любимой темой.

– Мы с Рори обнаружили этот корабль в Песчаной бухте, а на нем всю эту бронзу, и серебро, и всякое прочее добро. Бухта эта, видишь ли, сущий котел; когда там Веселые Ребята расшалятся, и прибой начинает свирепствовать так, что шум Гребня слышен в самом дальнем конце Ароса, и тогда образуется встречное глубинное течение, ведущее прямо в Песчаную бухту. Этот водоворот, видно, подхватил и вышвырнул судно на утес, да так, что корма очутилась наверху, а нос ушел в песок. Нос и теперь частично под водой, а корма во время отлива вся на виду. Ну и треск же стоял, когда его ударило о камни! Господи, спаси нас и помилуй! Нет хуже, чем жизнь моряка! И зачем только Господь создал море, никак я не могу понять. Он сотворил долины, пастбища и прекрасные зеленые луга, и всю нашу замечательную землю. И они возносят тебе, Творец, хвалу, потому что ты преисполнил их радостью, как сказано в псалме. Не скажу, чтобы я лично был с этим вполне согласен, но все же это легче понять, чем следующие слова: «А те, что идут в море на судах для торговли, те тоже видят в глубинах дивные дела Божии и его великие чудеса». Ну, это легче сказать, чем испытать на себе, а потом рассказать об увиденном. И если бы не Библия, я бы решил, что море сотворил не Господь, а гнусный черный дьявол. Ничего хорошего море не дает, кроме рыбы, а то, что Господь носится во время бури над водами, на что явственно намекает псалом, говоря о чудесах, то эти чудеса не всякому видны и, поверь мне, горькими оказались для «Христос-Анны» те чудеса, которые в глубине явил ей Бог. Кара это была, вот и все, кара во тьме ночной в окружении чудищ морской пучины. А души их – ты только вообрази! – души их, может, не были еще готовы… Нет, море – проклятое преддверье ада!

Я заметил, что дядя необычайно взволнован, к тому же, он подкреплял свою речь жестами, чего прежде никогда не делал. При последних словах он наклонился через стол, похлопал меня по колену своими костлявыми пальцами и, побледнев от волнения, заглянул мне в лицо; при этом я увидел, что глаза его горят темным огнем, а уголки губ подрагивают. Даже появление Рори и поданный на стол обед ни на миг не отвлекли его от этих мыслей. Правда, он соблаговолил задать мне несколько вопросов о моих успехах в колледже, но сделал это как-то рассеянно, без всякого интереса. И даже во время предобеденной молитвы, длинной и сбивчивой, я уловил отголоски его прежних речей, ибо в ней прозвучали слова: «Помяни милостью твоей, Господи, несчастных, слабых, заблудших грешников, осужденных жить в этой юдоли подле великого и коварного моря». Дядя, очевидно, думал о себе. За обедом он обменивался с Рори лишь отдельными короткими фразами.

– Была она там? – спросил дядя.

– Еще бы! – буркнул Рори.

Оба говорили вполголоса, словно стесняясь чего-то, и даже Мэри, как мне показалось, покраснела и опустила глаза в тарелку. Отчасти желая показать свою осведомленность и тем самым рассеять неловкость, а отчасти потому, что меня снедало любопытство, я вмешался в разговор.

– Вы говорите о большой рыбе? – спросил я.

– Какая рыба? – воскликнул дядя. – Что ты городишь про рыбу, какая это, к дьяволу, рыба! Видно, мозги у тебя городским жиром заплыли, и в голове неладно! Рыба!.. Это злой дух, а не рыба!

Он говорил с напором, словно сердился, да и я, вероятно, был раздосадован тем, что меня так грубо осадили. Во всяком случае, насколько помню, я возразил ему и стал обличать темные суеверия.