Алмаз раджи

Я полагал, что мне удастся смягчить его сердце, задев больное место. Я обернулся лицом к морю, где прибой весело ластился к берегу. Если бы не соленый морской воздух и мечущиеся чайки, эти небольшие белогривые волны могли бы показаться развернувшейся для наступления армией морских ратников на белогривых конях, которая дружными рядами выезжает из глубин, чтобы взять приступом Арос. Но перед нами лежала совершенно ровная полоса песка, которую волны, несмотря на всю их силу и мощь, никогда не могли переступить.

– Положен предел, его же не прейдешь, – сказал я, цитируя Писание, и указал дяде на плоскую песчаную отмель у наших ног. А потом торжественно произнес стих из псалма, который прежде уже не раз примеривал к ритму наступления валов на берег:

Но Бог, что там на небесах,
Велик и силен, и могуч.
Пред Ним ничто
И моря бешеные волны,
И шум ветров, и грозный вой прибоя…

– Верно, – откликнулся на это дядя, – под конец Господь, конечно, над всем восторжествует! В этом я нисколько не сомневаюсь. Но здесь-то, на земле, глупые и грешные люди осмеливаются бросать ему вызов прямо в лицо. Думаешь, это неразумно? Не знаю, не знаю. Зато это дает человеку право гордиться собой. Это вершина жизни, верх наслаждения!

Я промолчал. Мы как раз пересекали узкий перешеек, отделявший нас от Песчаной бухты, и я решил воздержаться от дальнейших увещеваний хотя бы до того момента, когда мы окажемся на месте совершенного им преступления. И он также не стал развивать эту тему, но шел рядом со мной, и его шаг становился все тверже и увереннее. Несомненно, мое обращение не пропало даром; оно подействовало на него, как возбуждающее средство; он, по-видимому, забыл про свои поиски и впал в глубокую задумчивость. Минуты три-четыре спустя мы уже были на вершине холма и начали спускаться к Песчаной бухте. Буря сильно повредила разбившееся здесь судно: нос его волны развернули в противоположную сторону и стащили ближе к воде, а корма приподнялась, и в результате части судна окончательно разделились. Когда мы поравнялись с могилой, я остановился, обнажил голову, несмотря на дождь, и прямо в лицо дяде произнес:

– По воле Господа одному человеку дано было спастись от гибели. Он был нищ, наг и голоден, он озяб и устал, потому что был истерзан горем, страхом и борьбой за свою жизнь. Он был чужестранцем в этой пустынной местности. Он имел все права на твое сострадание и гостеприимство. Может, он был истинной солью земли, человеком добродетельным, разумным, полным благородных надежд, а может, был обременен грехами, и смерть для него стала началом вечных мучений. Но я спрашиваю тебя перед лицом неба, Гордон Дарнеуэй, где этот человек, за которого Христос умер на кресте?

При последних словах дядя заметно вздрогнул, но промолчал, а его лицо не выразило никаких чувств, кроме смутной тревоги.

– Вы были братом моего отца, – продолжал я, – и я всегда смотрел на вас как на родного, и ваш дом был для меня отчим домом. Оба мы с вами люди грешные, но милосердый Бог путем греха ведет нас к добру и спасению. Он позволяет нам совершать грехи, потому что для каждого, кто еще не утратил человеческого облика, грех есть начало покаяния, ведущего к спасению. Бог пожелал предостеречь вас страшным грехом, а теперь он хочет вразумить вас этой могилой, лежащей у ваших ног. Но если и после этого не последует ни раскаяния, ни обращения к Богу, то что может ожидать вас в будущем, если не страшный, но справедливый суд Божий?

Я не договорил, потому что глаза дяди были устремлены вовсе не на меня. Внезапно неописуемая перемена произошла в его лице, а рука нерешительным жестом поднялась, указывая куда-то через мое плечо. С уст его почти неслышно сорвалось так часто повторяемое им имя: «Христос-Анна»!

Я обернулся, и хотя не ощутил потустороннего ужаса, для которого, благодарение небу, у меня не было веских причин, но все же был поражен зрелищем, открывшимся передо мной. На трапе, ведущем в каюту разбитого судна, высилась человеческая фигура, отчетливо вырисовывавшаяся на фоне неба. Я уже много раз говорил, что совершенно не суеверен, но неожиданное появление этой фигуры в ту минуту, когда я был поглощен мыслями о смерти, вызвало во мне недоумение, близкое к ужасу. Мне не верилось, что простой смертный мог выбраться на берег в бурю, которая бушевала накануне вокруг Ароса, когда единственное судно, оказавшееся в этих водах, на наших глазах погибло среди Веселых Ребят.