Алмаз раджи

Утром, когда мы сошли в кухню, хозяйка показала нам два ведра воды за дверью, выходящей на улицу. «Voila de l’eau pour vous debarbouller»[51], – сказала она. Итак, нам пришлось умываться, пока мадам Жильяр, стоя на пороге, чистила ботинки всему семейству, а мсье Эктор, весело насвистывая, укладывал товары для дневного вояжа в большой короб на ремне, который составлял часть его багажа. Их сын осыпал все вокруг крошками бисквитов «Ватерлоо».

Кстати, я удивляюсь, почему во Франции они называются бисквитами «Ватерлоо»? Почему не «Аустерлиц»? Но тут все зависит от точки зрения. Помните, как один путешественник-француз, приехавший в Лондон из Саутгемптона, должен был сойти на вокзале Ватерлоо и сразу же проехать через мост Ватерлоо? Кажется, он тут же решил вернуться домой.

Пон тоже стоит на реке, и хотя от Карта по суше до него всего десять минут ходьбы, по воде между ними целых десять утомительных километров. Мы оставили свои мешки в гостинице и пошли к нашим байдаркам через мокрые от росы фруктовые сады. Несколько детишек сбежались посмотреть на наше отплытие, но мы уже не были вчерашними таинственными существами; отплытие, отъезд, как и любое исчезновение, гораздо менее романтичны, нежели необъяснимое прибытие незнакомцев в золотых лучах заката. Внезапное появление призрака способно нас поразить, но наблюдать, как он исчезает, мы будем уже сравнительно равнодушно.

Когда мы снова явились в Пон за нашими мешками, все обитатели гостиницы были поражены. При виде двух сверкающих байдарок с развевающимися британскими флагами они поняли, что принимали под своим кровом ангелов, но не узнали их. Хозяйка гостиницы стояла на мосту и, вероятно, сетовала, что взяла за ночлег так мало. Ее старший сын бегал взад и вперед, созывая соседей взглянуть на нас. Таким образом мы и отплыли от берега, на котором стояла целая толпа восхищенных зрителей. Коробейники? Как бы не так! Слишком поздно вы поняли, какие это были важные особы!

Целый день накрапывал дождик, перемежаясь внезапными ливнями. Мы промокли до костей, частично высохли на солнце, а вскоре вымокли еще раз. Однако временами выпадали блаженные промежутки, в особенности были хороши минуты, когда мы проходили мимо леса Мормаль. Мормаль – зловещее название для слуха, но само место ласкало и взгляд, и обоняние. Лес торжественно замер у самой реки. Нижние ветви деревьев купались в воде, верхние раскинулись над нашими головами, образуя сплошные стены листвы. Лес – это город природы, полный жизнелюбивых и безобидных существ, город, в котором нет ничего мертвого и ничего рукотворного. На свете нет ничего более живого и вместе с тем более спокойного, чем лес. В сравнении с ним двое людей, проплывающих мимо в байдарках, чувствовали себя такими маленькими, такими суетными…

Конечно, изо всех ароматов на свете аромат деревьев самый чудесный и бодрящий. Море имеет резкий, сильный запах, который ударяет в ноздри, точно нюхательный табак, и напоминает об открытой воде и больших кораблях. Благоухание же леса, близкое к аромату моря по своим тонизирующим свойствам, гораздо нежнее. Кроме того, запах моря постоянен, а ароматы леса разнообразны до бесконечности. Со временем дня изменяются не только их сила, но и характер. К тому же, разные деревья (в этом легко убедиться, бродя по лесу) окружены своей особой атмосферой. Обычно преобладает аромат еловой смолы, но некоторые леса более кокетливы, и дыхание Мормаля, доносившееся до нас в этот дождливый день, было пропитано тонким ароматом цветущего шиповника.

Я хотел бы, чтобы наша дорога всегда пролегала мимо лесов. Деревья – самое благородное общество на свете. Разве старый дуб, росший на этом самом месте во времена Реформации[52], более могучий, чем многие башни, и более суровый, чем многие горы, а между тем, подверженный смерти и болезни, как и мы с вами, – это ли не наглядный урок истории? Когда человек видит целый лес таких патриархов, переплетающихся корнями и качающих своими зелеными верхушками, когда он любуется стройной молодой и прекрасной порослью, придающую свету зеленоватую окраску, а воздуху благоухание, не смотрит ли он самую лучшую пьесу из репертуара природы? Гейне хотел бы, подобно Мерлину, покоиться под дубами Брослианда. А мне мало одного дуба: если бы лес рос единым деревом, как смоковница, то я просил бы похоронить меня под его главным корнем; частицы моего существа постепенно перешли бы во все дубы, и мое сознание разлилось бы по лесу и сотворило бы одно общее сердце этому собранию зеленых колонн, и сами деревья могли бы любоваться своей красотой и своим величием. Я уже чувствую, как тысячи белок прыгают с ветки на ветку в моем обширном мавзолее, а птицы и ветер пролетают над его волнующимся лиственным сводом…