Алмаз раджи

Наконец тропинка нырнула между двумя домами и вывела нас на широкую и опять же грязную проезжую дорогу, по обе стороны которой на необозримое расстояние тянулась большая деревня. Дома стояли поодаль от шоссе, оставляя свободными широкие полосы земли по обе стороны улицы; на краях дороги были сложены поленницы дров, телеги, тачки, кучи щебня и росла чахлая травка. Слева посреди улицы торчала тощая башня. Чем она была в прошлые века, я не знаю, – возможно, убежищем в дни войны, – но теперь наверху виднелся циферблат со стертыми цифрами, а внизу железный почтовый ящик.

Гостиница, которую нам посоветовали в Карте, была переполнена; вернее, мы не понравились ее хозяйке. Надо сказать, что мы, с нашими прорезиненными дорожными мешками, представляли собой очень сомнительный тип цивилизованных людей. Папироске, например, казалось, что мы похожи не то на лоскутников, не то на ветошников.

– Скажите, господа, вы торговцы-коробейники? – спросила нас хозяйка гостиницы и, не дождавшись ответа, который она сочла излишним в данном случае, посоветовала нам отправиться к мяснику; он, по ее словам, живет поблизости от башни и сдает комнаты приезжим.

Мы пошли к мяснику, но он собирался переезжать, и все его постели увезли, иначе говоря, ему тоже не понравились наши лица. В заключение мы услышали: «Скажите, господа, вы торговцы-коробейники?»

Стало всерьез смеркаться. Мы уже не могли различать лица людей, встречавшихся нам и невнятно произносивших «здравствуйте». По-видимому, жители деревни Пон очень берегли керосин, потому что мы не заметили ни одного освещенного окна на всей длинной улице. Я думаю, Пон – самая длинная деревня на свете, впрочем, в нашем положении каждый шаг казался нам втрое длиннее. Мы совсем пали духом, подходя к последней гостинице. Взглянув на темную дверь, мы застенчиво спросили, не можем ли мы переночевать. Женский голос пригласил нас войти. Мы сбросили мешки и ощупью отыскали стулья.

В комнате стояла глухая тишина, лишь красным светом светились щели и конфорки топящейся плиты. Наконец хозяйка зажгла лампу, чтобы взглянуть на новых постояльцев. Полагаю, только темнота и спасла нас от нового изгнания, так как наши фигуры явно не доставили ей удовольствия. Мы находились в большой, почти пустой комнате, украшенной двумя аллегорическими литографиями, изображавшими «Музыку» и «Живопись», а также текстом закона, запрещающего пьянство в публичных местах. С одной стороны зала виднелся прилавок с полудюжиной бутылок. Двое крестьян, по-видимому, до смерти утомленных, сидели в ожидании ужина. Некрасивая служанка возилась с заспанным двухлетним ребенком.

Хозяйка переставила кастрюли на плите и положила на сковороду бифштексы.

– Господа, наверное, торговцы-коробейники? – спросила она отрывисто, и этим вопросом ограничился весь ее разговор с нами.

Мы уже сами начинали думать, не коробейники ли мы? Никогда в жизни не встречал я людей со столь бедной фантазией, как содержатели гостиниц в Пон-сюр-Самбр. Однако манеры и прочие внешние признаки, как и банкноты, не имеют международного хождения. Достаточно пересечь границу, и ваши тщательно отполированные манеры не стоят уже ни гроша. Жители деревни не видели разницы между нами и разносчиками. Пока жарилось мясо, мы имели возможность убедиться, что все смотрят на нас, как на совершенно равных себе, а наша утонченная вежливость и попытки завязать разговор казались им вполне соответствующими поведению мелочных торговцев вразнос. Во всяком случае, это большой комплимент французским коробейникам: даже перед такими судьями мы не могли побить их нашим же собственным оружием.

Наконец нас позвали к столу. Двое крестьян (один из них казался страшно истощенным и был мучнисто-бледен) ужинали какой-то кашей, картофелем в мундире, запивая все это кофе, подслащенным патокой. Перед ними стояло также по стакану деревенского пива. Хозяйка, ее сын и упомянутая выше прислуга ели то же самое. По сравнению с их трапезой наш ужин выглядел настоящим банкетом. Нам подали бифштексы, может быть, чересчур прожаренные, картофель, сыр, пиво и сахар к кофе.

Вот видите, что значит быть джентльменом… простите, что значит быть коробейником. До этой минуты я никогда не думал, что бродячий торговец – важное лицо в сельском трактире, а между тем, это так и есть. В этом смиренном пристанище он пользуется примерно таким же почетом, как человек, снимающий в столичном отеле номер с гостиной. Чем больше вы всматриваетесь, тем чаще замечаете бесконечную цепь классовых различий между людьми; может быть, не найдется ни одного бедняка, который оказался бы на самой низшей ступени общественной лестницы; каждый считает, что он выше кого-то другого, и это тешит его самолюбие.