Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)

– Голова болеть будет, и зрение ухудшится. Будешь носить очки прямо как дядя Вик.

– Мама же читает, – пожимает плечами дочка. – И безо всяких очков. Ладно, я быстро. Люблю своего самого лучшего в мире папу, – скрывается в дверях коридора. Память невольно рисует в голове образ степенного мэра Андерси и его мечтательной дочери Мадж.

Мне ли не знать, чего боится Гейл. Его пугают истории о любви, которыми ночами зачитывается юная мисс Хоторн. Слишком много неправды. Красивый сюжет с обязательным счастливым концом. Порою Мэйсили верит им гораздо больше, чем своим родителям. Так хочется, чтобы она была похожа на Прим, добрую и не по годам рассудительную девочку, какой та была в свои тринадцать-четырнадцать лет, но упрямая и ласковая Мэйси становится подобной мне. Ее мягкая романтичная натура не практична ни на грамм. Страшно, так страшно, что однажды она не сможет отличить художественный вымысел от суровой правды жизни…

– По, крайней мере, Мэйсили будет любить меня при любых обстоятельствах, – тяжело вздохнув, произносит Гейл и устремляет взгляд куда-то в сторону.

– Рута так и не позвонила?

– И не позвонит, – слишком суровый ответ. Старая рана опять начала кровоточить.

– Гейл, она только вчера узнала, – касаюсь его руки. – Пройдет время, и девочка успокоится.

– Нет. Хотя ее и вырастил Мелларк, в жилах Руты течет моя кровь. Наша с Китнисс дочь так быстро не сдастся. Знаешь, какими были ее последние слова, когда она убежала, хлопнув дверью? Сказала, что ненавидит и меня, и мать, и Пита.

– Любая ненависть проходит. Когда-то я тоже ненавидела всех на свете.

– Предлагаешь мне умереть, чтобы она вдруг поняла, кого потеряла.

– Даже не смей шутить так, – прижимаюсь к его груди. – Все образуется: мы и не такое проходили.

– Ладно, пойду собираться. Ты с нами?

– Пожалуй, сегодня останусь дома. Протру пыль.

– Тогда пусть удача будет на твоей стороне! – наклоняется и целует в щеку. – Мы на пару часов.

В коридоре падает вешалка. Слышу, как муж надевает ботинки, а Мэйсили, стрекоча словно кузнечик, рассказывает ему что-то забавное. Секунда, и дверь захлопывается. Ушли…

Конечно, сейчас Гейлу совсем не обязательно охотиться от зари до зари, чтобы прокормить свою семью: денег хватает с избытком, но даже спустя столько лет его как будто магнитом тянет в лес Двенадцатого. Наверное, Охотник находит в нем особые покой и умиротворение. Гейл любит тишину лесной чащи, и он привил эту любовь нашим детям.

Теперь все по-другому. Теперь мы живем, а не выживаем. Не крутимся в колесе жизни: мы можем остановиться и насладиться, прочувствовать каждый момент. Жестокая и мрачная эпоха, просуществовавшая семьдесят пять лет, давно канула в лету. На смену ей пришла другая – светлая и счастливая. В дистриктах больше никто и никогда не умрет от голода и мучительных пыток, которыми так щедро баловали жителей «ответственные» миротворцы. Голодные игры закончились навсегда. Больше ни одна мать не проснется от ужасного кошмара, связанного с кровавыми состязаниями, в двенадцатый день рождения своего ребенка. Гейл боролся не напрасно. Он и такие же, как он, построили новый мир, подарили Панему другую жизнь. Жизнь без страха. Жизнь, полную надежд для Руты, Мэйсили, Джареда, Терри и еще нескольких тысяч детей, которые родились за пятнадцать лет без «раскаяния и скорби».

Но старое время не сотрется из нашего сознания никогда.

Каждый зрелый житель Панема расскажет о прежнем укладе жизни своим детям и внукам, дабы страшная история не повторилась вновь. Каждое имя ребенка несет особый смысл. Мэйсили. Так звали мою тетю, которая погибла во время Второй Квартальной бойни в возрасте шестнадцати лет. Джаред. Отец Гейла, с которым мне не посчастливилось познакомиться. Человек, что погиб в шахте во славу Капитолия. Терри. Мальчик, который опустил мою руку в день последней Жатвы и спас меня от Голодных Игр. Память о них будет жить вечно, в наших сердцах, детях и внуках, и она окажется куда действенней, чем мемориал на площади.

Да, я видела его, и этот кусок гранита не впечатлил меня. Каким бы красивым не был камень, он остается камнем: бездушным и молчаливым. Я с юности была против памятников, завернутых в эффектную упаковку. Однако время от времени я прихожу к монументу, точно также как посещаю братскую могилу на Луговине…

Нет. Нет. Мы по-прежнему живем во Втором. Правда, пять лет назад Гейл приобрел небольшой домик в Двенадцатом, куда мы каждый год всей семьей приезжаем на пару месяцев в отпуск. На две недели в конце января и на оставшиеся дни летом. Мне нравится возвращаться на свою малую Родину, и хотя Дистрикт-12 неоднократно отстраивался и перестраивался, он все равно смог сохранить в себе какую-то самобытную оригинальность, которую я не смогла отыскать ни во Втором, ни в Капитолии.