Алмазна яма

Деда ихнего кликали Пиман, — валенки, пимы катал и колхоза никогда не касался. Отец горбатый с войны вернулся, прозвали Крюком. Корзины плёл на продажу. Этот тоже без колхоза обошёлся. И сын, Вовка, вырос себе на уме. Прозвище Винт. Сразу несколько дел проворачивает, крутится, выкручивается. А когда бороду отпустил, стал Водяй-бородай. И даже когда опять бриться начал, всё одно — Борода.

На алмазну-то ренту и он, было, тоже позарился. Приплыл на собрание. А колхозники в один голос: «Гнилое семя! Всю жизнь единолично. И дед, и отец — и ты, Борода, все не как люди. Хуторяне, мать вашу. От лося лосёнок, от волка — волчонок. Ренты не достоин!»

Он сел в моторку, дома жёнке своей Сороке говорит: «Сыты были без колхоза, и дале не пропадём». А Сорока грудью на него: «Гордец! Поезжай обратно. Повинись перед обчеством. И поклонишься, так не переломишься».

Борода ружьишко на плечо и в лес, бабий гнев переждать.

Хозяйкин норов прибористый. Сороке невтерпёж. Прыг в моторку и на полном газу дело с рентой улаживать. «А хоть и на колени встану, — думает, — от меня не убудет!»

Ей на беду ямный-то дух в ту пору действовать начал повально. Заходит Сорока к сватье в избу — в лёжку лежат. Ни живы, ни мертвы. Языком еле ворочают, хотя улыбка у всех до ушей. Как ни толкала их Сорока, одно лепечут: «Лепся, лепся…». Нарколепсия, значит.

Сунулась Сорока в соседнюю избу на помощь звать, а там безумные вовсе по полу ползают и блеют словно овцы. Прибежала в контору правду искать, — председатель ей печатью в лоб норовит. На скотный двор кинулась, видит, зоотехник Отёлов совсем с ума сошёл от ямного духа, за коровий хвост ухватился, куда корова, туда и он. А Васька Мазин у доярки Любки Заводиловой морду размалёвывает, губищи что два красноголовика, и частушку кричит:

— На грудях у наших девок

Бриллианты разные

А у нас, у хулиганов –

Ножики алмазные.

От всего увиденного у Сороки голова кругом пошла. Скорее к лодке и обратно на свой берег. Не захотела так-то. Дома присмирела. Пирогов напекла. Ждёт мужа.

Борода из лесу вернулся, она ему всё как есть рассказала про заречных.

Страхи господни! Больше, говорит, туда ни ногой. И мужику блюдо с печивом придвигает. Борода кус отломил, чаю отхлебнул, в окно глянул, — за рекой люди то ли сигналы sos подают, то ли перевоза кличут.

3

Борода в помощи не отказчик.

Выпрыгивает он перед зазывалами из лодки, — они дивятся. Мужик и в самом деле твёрдо на ногах стоит, в глазах умный смех, и к ним с вопросом: в чём нужду имеют.

— С колхозниками что-то нехорошее сделалось, — говорят приезжие. — проруха у нас в продуктовых. На полках хоть шаром покати. На тебя последняя надёжа!

— Ну, коли так, подсоблю, — говорит Борода. — дело известное, — одна земля родит, другая в сон клонит. Одна вода питает, другая на тот свет отправляет. Рукам работа — душе праздник. Алмазна яма, она ведь в притулье. Поля нетронутые оставлены. А мне крестьянство в охотку.

— Как же ты один?

— Пошто один. Четверо нас. Баба моя да сын с дочкой. Кой-какую технику колхозную, ходовую, на меня записать. Всех коров с телятами тоже мне под начало перевесть. Будет вам и молоко, и мясо.

Ударили по рукам.

Стал мужик работать со своей семьёй.

Яму алмазну далеко объезжает. И ежели в деревне все спят, то на него наоборот бессонница напала. Это от духа земельного живородного. Ночью в тракторе глаз не сомкнёт, а моченьки и на следующий день в избытке. Сын силосует.

Дочка с матерью только успевают отсосы к коровьим титькам прилаживать.

Трактор Бороды без умолку трещит, мотор ревёт — мёртвого разбудит.

Зашевелилась-таки и деревня…

4

Председатель первый очухался. Глаз не разлепить, так он на слух. Шарит руками в воздухе. На шее у него старинный телефон. Спотыкается, рукоять крутит, искру сигнальную высекает.

— Але! Райком? Товарищ секретарь, какие будут указания?

А без проводов, — так хоть закричись. Кругом бездорожье, поля безлюдные. Одиночный трактор круги нарезает, и Борода из кабины председателю воздушные поцелуи шлёт.

За председателем бухгалтер Сальдо Приходович поспевает в сатиновых налокотниках и со счётами в руках. Тоже глаза-то сожмурены, лицо синее, покойницкое. Что ни шаг, то косточка щёлк. Уже и десятые, и сотые пошли в дело, а в сейфе у экономиста не звенит.

Экономист колхозный — баба тучная, сноровистая, пястает сейф на горбу. Ключ на шее болтается. Бельма на глазах. И талдычит:

— Экономика должна быть экономной!

Механик Болт Гаич со слесарями поперёд хода трактора героически сцепились локтями, друг дружку поддерживают тоже будто слепые.

«Стопори, гектарник! Акт о ремонте предъяви! Допуск по категории! Ксиву на выезд! На свои кровные солярку покупать вздумал, расхититель государственной собственности! Статья от трёх до пяти!.. — хочет молвить механик, да язык не ворочается.

А за трактором Бороды агроном Травкин-Овсов в землю щупом тычет словно ворон клювом, глубоко ли вспахано. Вот он сунул штырь в землю, а вытащить уже и сил нету.