Алмазная грань

Озаренный желтоватым светом спермацетовых свечей, Корнилов стоял у большого зеркала, в котором отражались танцующие пары и сияла огнями люстра, вся в хрустальных подвесках.

«Наши», — разглядывая подвески, подумал Корнилов. Он подошел ближе к люстре и нахмурился, мысленно сравнив ее с дворцовой, вывезенной из-за границы.

«Плохо еще делаем».

Поймав себя на мысли, что сейчас он уже думает, как озабоченный делами хозяин, невольно улыбнулся...

В этот вечер Алексей почти не танцевал. За карточным столом сидел он тоже недолго. Когда проходивший мимо граф Татищев любезно ответил на поклон офицера и спросил о новостях, Алексей Степанович между прочим рассказал о болезни отца и своей поездке за границу.

— Алексис, вы уезжаете? — послышался капризный голосок.

Корнилов оглянулся и увидел юную графиню Татищеву.

— Вы уезжаете? И я случайно узнаю об этом от брата.

— Ах, Люси, что я могу сделать? Отец хочет этого. Он настаивает, а я — послушный сын.

Люси хотела что-то сказать, но вздохнула и обиженно отвернулась...

«Вот еще одно «прости», — спокойно подумал Алексей. — Еду хотя бы для того, чтобы не торопиться с женитьбой».

4

Кириллин ступал осторожно, но расшатанные деревянные ступеньки все-таки жалобно скрипели под ногами.

На лестнице пахло детскими пеленками, гнилой квашеной капустой.

Добравшись до площадки на третьем этаже, Кириллин остановился перевести дух.

«Ну, живут же люди», — горестно подумал мастер.

Кириллин постучал в обитую войлоком дверь. Минуту спустя за ней послышались шаркающие шаги, потом загремел засов и на пороге появился сухонький старичок с зажженной свечкой в руках.

— А, гость пожаловал! С приездом, Александр Василич. Проходи, милейший.

Сняв в прихожей шляпу и мокрый армяк, мастер вытер половиком сапоги и вошел вместе с хозяином в горницу. На столе был разложен законченный пасьянс.

— Я тут пустяками занялся, — сказал старичок, убирая карты. — Скучно день-деньской без дела, и работать охоты нет. Что новенького? Дела большие вершите, вроде Наполеона Буонапарта? Завоевываете град Петра?

Старик вопрошающе смотрел на Кириллина. Мастер покачал головой:

— Не гожусь я в вояки. Не по мне это, Никодим Петрович.

— Тяготит доверие хозяина?

— Не по мне это дело, — в раздумье повторил Кириллин. — Не нравится... Второй раз я здесь. Привезли с приказчиком две баржи стеклянного товару. Он торговлю ведет, а я господских передних пороги обиваю, презенты преподношу. Доверие барское, говорите? Такого доверия, Никодим Петрович, не хочу!

— Вам только бы то, что душе любо? Эх, дорогой Александр Василич, не бывает так в жизни. Истинная добродетель человека — быть покорным судьбе.

— Умереть легче, чем так век прожить, — вырвалось у мастера.

— Раньше положенного срока не умрешь, а до того жить надо.

— Смерти не боюсь, — перебил Кириллин. — Боюсь — не успею сделать того, что задумано. Отрывает меня барин от дела. Езжу вот по ярмаркам, по городам, вроде барышника, а домой вернусь — не дадут вазу доделать, пока с церковными паникадилами не развяжусь... Хоть бы след после себя оставить.

— Стекло — хрупкий, ненадежный след, Александр Василич. Я тоже художником был, славы ждал. Одну свою картину за большие деньги продал. Теперь все это прошло, развеялось как дым. Деньги прожиты, слава так и не пришла... Ничего нет. Старость да болезни — вот и все...

— Человек должен на земле свой след оставить, — возразил Кириллин. — Хоть крохотный, а должен. След мой и в хрупком стекле сохранится.

— Гордыня обуяла, Александр Василич, — нахмурившись, сказал старик. — Думаешь, твое мастерство бессмертно? Все тлен и прах.

Никодим Петрович надел очки и раскрыл пожелтевшие страницы книги, между которыми лежала красная закладка.

— В священное писание заглядываешь? — спросил он строго.

— Недосуг. В церковь не всегда выберешься.

— Вот послушай-ка: «Суета сует, — сказал Екклезиаст, — суета сует — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки и нет ничего нового под солнцем...»

— Неправда! — решительно сказал мастер. — Зачем же жить тогда? А мне надо жить — у меня дело в руках.

— Умнее премудрого пророка хочешь быть? — раздраженно спросил старик. — Кто ты есть? Раб! Живешь рабом и умрешь им, состряпав сотню безделиц для блудодеев. Мастерство у него! А скажи-ка, кому оно надобно? Эти хрустали, жбаны да дорогие пузырьки для духов и притираний здесь, что ли, нужны?

Кириллин понял, что Никодим Петрович, указывая на дверь, говорил о соседях, живущих в этой трущобе.

— Им ни от тебя, ни от меня ничего не надо. Они только во сне хлеб насущный вволю едят.

— Выходит, никому не надобно то, что мы делаем?

— Надобно. Но только не им, — спокойнее ответил старик. — Хрустальные люстры во дворце графа Шереметева к месту, хрустальные пудреницы с золотой оправой годны дочерям и любовницам, а вазы — для украшения парадных комнат. На утеху богатых да блудниц мы силы свои тратим. Кому нужны мои картины? Рисую на продажу Сусанн в купальне, пастушек да голых нимф и козлоногих сатиров!