Алмазная грань

— Эка занесло! Пойдем лучше ко мне. Платы с тебя не возьму, ходить недалеко будет, и картины мои посмотришь.

— Спасибо, барин. Приду, ежели от души зовешь...

— Я не барин, а мещанин. Зовут меня Никодимом Петровичем. А тебя?

— Александром.

— Ну, пойдем-ка, Александр.

Старичок попрощался с хозяином лавки и увел Кириллина с собой. Дорогой он расспрашивал мастера про барина Корнилова, про то, как варят хрусталь. Спохватившись, сказал:

— Заговорились. Дом-то прошли, парень...

Никодим Петрович оказался радушным человеком. Кириллин был доволен, что случай помог ему найти жилье. Жил он бесплатно, хозяин много знал и повидал свет. Картины его показались непонятными: люди на них были одеты в хламиды и медные шапки. Кириллин решил робко сказать об этом.

— Дурачок... — с горечью промолвил старик. — Римляне. Это Юлий Цезарь переходит Рубикон...

Впрочем, старик не обиделся. И когда Кириллин год спустя снова приехал в Петербург, его потянуло к Никодиму Петровичу.

Приказчик сортировал привезенный товар, а Кириллину пришлось разносить по домам письма, которые дал хозяин,

Одно из писем Степан Петрович Корнилов посылал сыну. Мастер ходил к нему несколько раз, а молодого барина так и не увидел. Отдал письмо щеголю камердинеру.

— Ты смотри не затеряй, — предупредил Кириллин и, оглядев слугу, добавил с усмешкой: — Чижик.

— Но, но, сиволапый! — с презрением сказал лакей. — Не забывайся, а то с лестницы враз спущу.

— Вишь какой ершистый. Руки коротки, — отозвался Кириллин, закрывая дверь.

Выйдя на улицу, он вспомнил лакея и сердито подумал: «Вольготно живет. Работы мало, харчи господские...»

Но, подумав немного, Кириллин решил в душе, что не пожелал бы себе такой жизни. Он бы все равно заскучал без любимого дела.

3

Открывая присланное с мастером письмо, Алексей Степанович почему-то подумал, что в нем непременно будет какая-то малоприятная новость: адрес на конверте написан размашисто, второпях. Предчувствие не обмануло. Мельком, как обычно, проглядев начало письма, Алексей Степанович развернул вторую страницу.

«Алешенька, — писал отец, — дела нашей фабрики идут хорошо, поскольку мы, недосыпая ночей, неустанно заботимся о процветании российской мануфактуры. У вас, в Петербурге, иным могут показаться мизерабельными подобные недворянские заботы, но мы полагаем, что всякое дело, способствующее благу отечества, — почетно и всяческих похвал достойно...»

«Ой, батюшка! Зачем мне-то рассказывать о ваших заботах для блага отечества? Двести тысяч серебром чистого дохода получено прошлым годом», — подумал с улыбкой Алексей Степанович и продолжал читать:

«...Прошла та пора, Алешенька, когда во всем мы на управителя полагались. Теперь хозяин мануфактуры, а равно и негоциант должен о деле своем сам заботиться, до тонкости его знать. Посему полагаю — небесполезно для тебя побывать во Франции и на богемские хрустальные заводы заглянуть. Пора знать, как дела там ведутся. Сам поехал бы, да стар. А ты вот, если понадобится их секреты разведать, сможешь поработать с мастерами...»

Алексей засмеялся, представив себя в холщовых портах, с деревянными колодками на ногах и стеклодувной трубкой в руках.

«Это я-то, словно Петр Великий в Голландии. Чудит батюшка, — подумал он. — Взбредет же ведь на старости лет этакое».

Письмо его злило. Поездка за границу ради того, чтобы побывать на стекольном заводе, казалась не столько забавной, сколько нелепой. Алексей уже хотел бросить недочитанным письмо, но что-то заставило вернуться к тому, что писал отец.

Конец письма поразил его. Отец, от которого прежде никогда не слышал жалоб, писал про свои немощи и спокойно, как о чем-то уже решенном, говорил о близкой смерти.

«...Не стал бы отрывать тебя от Петербурга, но нельзя медлить, Алешенька. Хожу по фабрике и думаю: не хозяин я уж здесь, а только добрый доверенный, который блюдет твою выгоду. Тебе скоро быть головой корниловскому делу».

«А что, если в самом деле поехать?» Эта неожиданно мелькнувшая мысль удивила Алексея.

Вечером, собираясь на бал, он все еще думал о письме отца и не мог прийти ни к какому определенному решению. Надев кирасирскую каску и выйдя на улицу, Корнилов размышлял, ехать за границу или не ехать.

«Может быть, сегодняшний вечер — мое последнее «прости» петербургскому свету», — подумал он, разглядывая гостей. Орденские ленты и звезды, золотое шитье придворных мундиров, обнаженные плечи дам, бриллианты, гром музыки — все было давно известным и обычным для блестящего гвардейца.

Поднимаясь по лестнице, Алексей подумал, что, в сущности, ничто не удерживает его в столице. Уехать из Петербурга, пожить за границей, а потом отправиться в лесную глушь, стать хозяином корниловской фабрики, заботиться о развитии художеств, благодетельствовать крепостным... Надо ехать за границу. Учиться мастерству, как хочет этого батюшка, он, конечно, не станет, но ознакомиться с иноземными хрустальными заводами полезно для будущего хозяина... Хозяин! Алексей повторил это слово, и оно вызвало у него улыбку.