Алмазная грань

Ссориться со своими мужиками Петр Петрович не стал. За него это делал управитель. Был он молчалив и злобен, словно порождение того ада, которым запугивал мужиков старый попик Варсонофий. Вездесущего управителя видели теперь и в поселке, и у печей в гуте, темноту которой озаряли отсветы расплавленного стекла. Словно солнце украл немец с неба и принес на мучение сюда, в этот ад, где от сухого, раскаленного воздуха спирало дыхание. Работать на фабрике управитель заставлял всей семьей. Мужикам приказал быть гутейцами, выдувать хрустальные жбаны и длинногорлые графины, бабам — разбирать готовую посуду и носить ее в шлифовальню, где искусные мастера, купленные у прогоревшего стекольного мануфактуриста, украшали изделия рисунками и расписывали эмалью. Даже малых ребят управитель в покое не оставил: послал сеять решетами песок, толочь известняк в составной мастерской, где тяжелой белой пеленой висела пыль перемешиваемой шихты.

Много лет царил в поселке один немилостивый бог — немец в гороховом камзоле. Вряд ли кто не испытал на себе тяжести толстой трости с костяным набалдашником, с которой никогда не расставался управитель, пока не подошел ему срок держать ответ за все.

4

Под пеплом нередко тлеет огонь. Кажется, в погаснувшем костре ничего уже нет, кроме кучки холодной золы, но подует ветерок, упадет на пепел сухая ветка, струйками поднимет серый обманчивый прах. Мелькнет под ним огонек, лизнет не спеша золотым языком упавшую ветку, перекинется на высохшую траву, поднимется, заклубится, затрещит от ярости.

Так же вот, как пламя в затухшем костре, тлела и ненависть. Пронеслась весть о крестьянском царе, который идет расправляться с помещиками, и глухо заволновались мужики. Потом в поселке появился односельчанин, беглый солдат Василий Куренков, и стал подбивать всю округу идти навстречу правильному царю. С топорами, косами и вилами двинулись мужики на своего барина. Петр Петрович едва успел сбежать, в одном исподнем, из имения. Разгромив барский дом, народ кинулся к фабрикам и в контору.

Всю ночь на стихая гудел набат. По темному небу стлались рыжие облака дымного зарева. Выпущенное из печей горячее стекло подползло к стенам гуты, и потемневшие смолистые бревна затрещали, охваченные пламенем.

Когда сбили окованные железом ворота конторы, горела уже вся фабрика. Озаренный пожаром, на горе угрюмо глядел черными прямоугольниками окон опустевший корниловский дом.

Хозяина не нашли, зато в конторе захватили управителя. Под полой у него был спрятан кожаный мешок, набитый золотом, около ворот стоял пугливо косивший глазом рысак, на котором немец собирался бежать. Утром, когда подошло войско Пугачева, немца вздернули на воротах конторы.

Потом пришли царицыны солдаты с туго заплетенными, посыпанными мукой косицами; ходили по избам, вытаскивали мужиков на площадь перед церковью, где шла расправа. Всех почти выпороли розгами, многим набили колодки и увели. Выли бабы, ревели ребятишки, а Петр Петрович с перекошенным от злости лицом смотрел на разгромленную фабрику и судорожно передергивал плечом. Ночь, в которую пришлось бежать барину, оставила о себе память — всю жизнь потом дергалось лицо у Петра Петровича.

Глава вторая

1

Санька вырос в полутьме хрустального завода так же, как вырос здесь его отец, Василий Кириллин — высокий, широкоплечий человек со светлой, словно лен, бородой.

Все знали, что здоровый с виду мужик не жилец на свете: тяжелая, неизлечимая болезнь подточила силы Василия. С десяти лет начал он работать на стекольной мануфактуре Степана Петровича Корнилова. Скрежещущий стон шлифуемого стекла, окрики и зуботычины мастеров превратили резвого мальчика в запуганного подростка, который и во сне нередко кричал и жалобно просил у кого-то прощения. Женился Василий, стал хозяином в доме, но страх не прошел — сковал, заморозил на всю жизнь.

Двадцать лет проработал Василий на гранильном колесе, двадцать лет глотал стеклянную пыль, и оттого стала болеть грудь. От стеклянной пыли жгло в горле. Утром, с трудом поднимая тяжелую голову, Василий часто примечал на дерюжине, лежащей под головой, темные пятна засохшей крови. Мысль о том, что приближалась смерть, уже не пугала мастера. Он покорно примирился с нею, и только вздыхал, когда украдкой гладил рукой вихрастую голову старшего сына.

Хорошо запомнилось Саньке то утро, когда он проснулся от прикосновения этой шершавой руки. Мальчик приоткрыл глаза и увидел отца, сидевшего на краю постели.

— Вставай, сынок, сегодня и тебе на работу идти...

Померла сестренка Лушка, пошла работать на завод мать, а за ней настала очередь Саньки. Весной, когда за шумной полноводной рекой тревожно и радостно кричала в лесу перелетная дикая птица, когда на березе распускались почки, пришел последний час мастера Василия Кириллина.

Он лежал в избе на широкой лавке у окна, одетый в чистую холщовую рубаху и пестрядинные порты. Были они коротки и не прикрывали щиколоток. В ногах умирающего валялся старый овчинный полушубок.