Алмазная колесница

– Кажется, перегорел электрический трансформер. Что случилось?

– Но свечи-то у вас есть? – спросила она входя и прямо с порога, волнуясь и глотая слова, принялась рассказывать плохую новость: как случайно, в одном доме, познакомилась с чиновником, ведущим дело, и что этот человек считает Василия Александровича японским шпионом.

– Нужно объяснить ему, что чертеж у вас украли! Я буду свидетельницей, я расскажу про того типа из поезда! Вы не представляете, что за человек Фандорин. Очень серьезный господин, глаза как лед! Пускай разыскивает не вас, а того чернявого! Давайте я сама ему все объясню!

Рыбников слушал ее сбивчивый рассказ молча и одну за одной зажигал свечи в канделябре. В подрагивающем свете его лицо показалось Гликерии Романовне таким усталым, несчастным и затравленным, что она задохнулась от жалости.

– Я для вас всё сделаю! Я вас не оставлю! – воскликнула Лидина, порывисто хватая его за руки.

Он дернулся, и в глазах его вспыхнули странные искры, совершенно преобразившие заурядную внешность. Это лицо уже не казалось Гликерии Романовне жалким – о нет! По чертам Рыбникова метались черно-красные тени, он был сейчас похож на врубелевского Демона.

– Боже, милый, милый, я же люблю вас… – пролепетала Лидина, потрясенная этим открытием. – Как же я… Вы самое дорогое, что у меня есть!

Она протянула ему руки, лицо, всё свое тело, трепеща в предвкушении встречного движения.

Но бывший штабс-капитан издал звук, похожий на рычание – и попятился.

– Уходите, – сказал он хрипло. – Немедленно уходите.

Лидина не помнила, как выбежала на улицу.

Какое-то время Рыбников стоял в прихожей неподвижно, смотрел на огоньки свечей застывшим, помертвевшим взглядом.

Потом в дверь тихонько постучали.

Одним прыжком он подскочил, рванул створку.

На крыльце стояла графиня.

– Извините за беспокойство, – сказала она, вглядываясь в полумрак. – У меня нынче шумно, так я пришла справиться, не досаждают ли вам гости. Я могу сказать им, что на фортепиано лопнула струна, и завести граммофон в малой гостиной. Тогда будет тише…

Почувствовав в поведении постояльца какую-то необычность, Бовада умолкла на полуслове.

– Почему вы так на меня смотрите?

Василий Александрович молча взял ее за руку, притянул к себе.

Графиня была женщиной хладнокровной и чрезвычайно опытной, но тут от неожиданности растерялась.

– Пойдем, – рванул ее за собой преобразившийся Рыбников.

Она шла за ним, недоверчиво улыбаясь.

Но когда Василий Александрович с глухим стоном впился в нее губами и сжал в своих сильных руках, улыбка на полном, красивом лице вдовы испанского гранда сменилась сначала изумлением, а позднее гримасой страсти.

Полчаса спустя Беатрису было не узнать. Она плакала у любовника на плече и шептала слова, которых не произносила много лет, с раннего девичества.

– Если бы ты знал, если бы ты знал, – всё повторяла она, вытирая слезы, но что именно он должен знать, объяснить так и не умела.

Рыбников ее еле выпроводил.

Наконец оставшись в одиночестве, он сел на пол в неудобной, замысловатой позе. Пробыл так ровно восемь минут. Потом встал, по-собачьи встряхнулся и сделал телефонный звонок – ровно за тридцать минут до полуночи, как было условлено.

А в это самое время на другом конце бульварного кольца Лидина, еще не снявшая накидки и шляпы, стояла у себя в прихожей перед зеркалом и горько плакала.

– Кончено… Жизнь кончена, – шептала она. – Я никому, никому не нужна…

Она покачнулась, задела ногой что-то шуршащее и вскрикнула. Весь пол прихожей был покрыт живым ковром из алых роз. Если б нос бедной Гликерии Романовны не заложило от рыданий, она ощутила бы дурманящий аромат еще на лестнице.

Из темных глубин квартиры, сначала вкрадчиво, потом всё мощней и мощней полились чарующие звуки. Волшебный голос запел серенаду графа Альмавивы:

– «Скоро восток золото-ою ярко заблещет зарё-ою…»

Слезы из прекрасных глаз Гликерии Романовны хлынули еще пуще.

Сладкоголосый граф Альмавива

СЛОГ ЧЕТВЕРТЫЙ, ГДЕ ВСУЕ ПОМИНАЕТСЯ ЯПОНСКИЙ БОГ

Едва дочитав срочное послание от старшего бригады, что прибыла из Петербурга взамен сраженных стальными звездами филеров, Евстратий Павлович выскочил из-за стола и кинулся к двери – даже про котелок забыл.

Дежурные пролетки стояли наготове, у входа в Охранное, а езды от Гнездниковского до Чистопрудного было, если с ветерком, минут десять.

– Ух ты, ух ты, – приговаривал надворный советник, пытаясь еще раз прочесть записку – это было непросто: коляска прыгала на булыжной мостовой, света фонарей не хватало, да и накалякал Смуров, будто курица лапой. Видно было, что опытнейший агент, приставленный следить за фандоринскими передвижениями, разволновался не на шутку – буквы прыгали, строчки перекосились.