Алмазная колесница. Том 2

Консул Доронин, несомненно, видел, что с его помощником происходит нечто из ряда вон выходящее, но с расспросами не лез. Бедный Всеволод Витальевич пребывал в уверенности, что Фандорин по ночам ведёт расследование, и держал данное слово: не вмешивался. Из-за этого титулярного советника по временам мучила совесть, но гораздо меньше, чем воспоминание о запахе английского табака.

На шестую ночь (она же вторая, проведённая в павильоне без любимой) страдания вице-консула достигли апогея. Строго-настрого запретив себе думать о причине, по которой О-Юми не смогла нынче прийти, Эраст Петрович призвал на помощь логику: есть трудная задача, нужно найти решение – уж, казалось бы, что может быть проще для приверженца аналитической теории?

И что же? Решение немедленно нашлось, да такое простое, такое очевидное, что Фандорин поразился собственной слепоте.

Еле дождался вечера, явился в павильон раньше обычного, и как только заслышал приближающиеся шаги О-Юми, сразу кинулся ей навстречу.

– Я б-болван! – воскликнул Эраст Петрович, беря её за руки. – Тебе нечего бояться Булкокса. Мы поженимся. Ты станешь женой российского подданного, и этот человек не сможет тебе ничего сделать!

Предложение руки и сердца было встречено неожиданным образом.

О-Юми расхохоталась, будто услышала хоть и не очень умную, но ужасно смешную шутку. Поцеловала титулярного советника в нос.

– Глупости. Мы не можем стать мужем и женой.

– Но п-почему? Из-за того, что я дипломат? Так я подам в отставку! Из-за того, что ты боишься Булкокса? Я вызову его на дуэль и убью! Или, если… если тебе его жалко, просто уедем отсюда!

– Дело не в этом, – терпеливо, словно ребёнку, сказала она. – Совсем не в этом.

– А в чем же?

– Посмотри, какая у тебя левая бровь. Она идёт полукругом, вот так… И сверху, вот здесь, наметилась маленькая морщинка. Её пока не видно, но лет через пять она проступит.

– При чем здесь морщинка? – таял Эраст Петрович от её прикосновений.

– Она говорит о том, что тебя будет любить очень много женщин, а это мне вряд ли понравится… И ещё вот этот чуть опущенный уголок рта, он свидетельствует о том, что в следующий раз ты женишься не раньше шестидесяти.

– Не смейся надо мной, ведь я серьёзно! Мы с тобой поженимся и уедем. Хочешь, уедем в Америку? Или в Новую Зеландию? Локстон был там, он говорит, что это самое красивое место на земле.

– И я серьёзно. – О-Юми взяла его руку, провела по своему виску. – Чувствуешь, где проходит жилка? На сун с четвертью от края глаза. Это значит, что я никогда не выйду замуж. А ещё у меня есть родинка, вот здесь…

Она раздвинула края кимоно, обнажив грудь.

– Да, я знаю. И что она означает, согласно науке нинсо? – спросил Фандорин и, не удержавшись, наклонился поцеловать родинку под ключицей.

– Этого я тебе сказать не могу. Но, пожалуйста, больше не говори со мной ни о женитьбе, ни об Алджи.

В её глазах уже не было улыбки – в них мелькнула строгая и грустная тень.

Эраст Петрович не знал, что задело его больше: «Алджи», твёрдость отказа или нарочитая смехотворность приведённых резонов.

«Она превратила меня в недоумка, в молокососа», пронеслось в голове у Фандорина. Он вспомнил, как давеча Доронин сказал: «Что с вами творится, душа моя? Свежеете и юнеете прямо на глазах. Когда приехали, смотрелись лет на тридцать, а теперь вполне выглядите на свои двадцать два, даже с седыми височками. Японский климат и опасные приключения вам явно на пользу».

Быстро, почти скороговоркой – чтобы не дать себе опомниться – он выпалил:

– Раз так, больше мы встречаться не будем. До тех пор, пока ты с ним не расстанешься.

Сказал – и закусил губу, чтобы немедленно не забрать свои слова обратно.

Она молча смотрела ему в глаза. Поняв, что больше ничего не услышит, опустила голову. Натянула приспущенное кимоно на плечи, медленно вышла.

Фандорин её не остановил, не окликнул, даже не посмотрел вслед.

В себя пришёл от боли в ладонях. Поднёс руки к глазам, непонимающе уставился на капельки крови и не сразу догадался, что это след ногтей.

«Ну вот и всё, – сказал себе титулярный советник. – Лучше так, чем сделаться совершенным ничтожеством. Прощай, сон золотой».

И накаркал: сон действительно его оставил. Вернувшись домой, Эраст Петрович разделся, лёг в постель, но уснуть не смог. Лежал на боку, смотрел в стену. Её сначала было почти не видно – лишь что-то неясно сереющее сквозь мрак; потом, с приближением рассвета, стена стала белеть, на ней проступили смутные разводы; вот они сфокусировались в бутончики роз; ну а затем в окно заглянуло солнце, и нарисованные цветы вспыхнули позолотой.

Нужно было вставать.

* * *

Эраст Петрович решил жить так, как если бы в мире всё было устроено осмысленным и спокойным образом – только этим можно противостоять клубящемуся в душе Хаосу. Сделал всегдашнюю гиревую экзерцицию и дыхательную гимнастику, поучился у Масы сбивать ногой катушку ниток с кроватной стойки, причём довольно чувствительно зашиб ступню.

И физические упражнения, и боль были к месту, способствовали волевой концентрации. Фандорин чувствовал, что он на правильном пути.