Алмазная скрижаль

Оставалось самое важное – он присел на корточки над русобородым и в плоский пузырек из темного стекла собрал несколько капель его крови. «В волосах вся сила, а в крови душа…» По древнему ритуалу он должен был выпить глоток крови своего первого убитого врага. Но рука его дрогнула, он торопливо спрятал пузырек в нагрудный карман, под куртку. Вторая часть ритуала была проста в исполнении и эффектна, как хорошо поставленный спектакль. Он поднял окровавленные ладони к мертвому лику луны, словно созывая к себе бесчисленное невидимое воинство. Это был ночной парад победителя, хитро обманувшего беспечного сонного врага и теперь гордо и открыто празднующего свой успех. В синем ночном воздухе он провел резкую горизонтальную линию, из ее середины опустил перпендикуляр, начертав в воздухе размашистую букву «Т», но этого ему показалось мало. На коре березы он еще раз вывел свое кровавое «Тау» и, вынув туристский топорик, сделал зарубку на стволе.

Закон запрещал предавать тела земле, но прятать не возбранял. «Делай что хочешь – таков будет Закон», – всплыло в памяти.

Можно было бы бросить их здесь же, в лесу, но в последнее время его даже во сне мучил приторный запах тления, и он решил спрятать следы.

Он срезал палатку, завернул белоголового в капроновый тент, туго обкрутил палаточным шнуром и оттащил тело к берегу. Здесь его ожидал настоящий подарок: в осоке дремала резиновая плоскодонка. По воде он мог добраться до недоступных прежде тайников, надежно скрыть улики, припрятать трофеи. Он набил капроновый мешок камнями и переволок в лодку. На середине протоки он перевалил за борт бесформенный сверток.

Через четверть часа убийца вернулся. Все было на месте – догорающий костер, два раздутых рюкзака… Русобородый исчез. На месте, где лежал труп, мох еще темнел от крови. Упав на четвереньки, убийца по-собачьи пытался взять след, трясущимися пальцами ощупывал белый мох. Тело пробирала крупная дрожь, словно чей-то ледяной взгляд следил за ним из лесной темени. Каждый волос на его теле словно заиндевел и поднялся твердой остью. Не смея отвести глаз от леса, пятясь и волоча мешки, он почти упал в лодку.

…Широкими прыжками волчица простегала полосатое от луны редколесье. Ночной ветер нес навстречу теплый смертный запах.

Черное существо она застала на поляне. Стоя на четвереньках, оно торопливо рылось в пахучей груде чужих страшных вещей. Чудовище пахло резко и отвратительно, гораздо хуже, чем пахнут ружейная смазка или гибельные причуды двуногих. В глазах волчицы это существо не было ни животным, ни человеком. Полностью чуждое миру живой природы и света, оно было сгустком мрака, втиснутым в случайную форму, уродливой химерой, опасным мороком. Поодаль навзничь лежал человек, настоящий человек. Он был недвижен и истекал кровью, но по тусклому искристому свечению его лица волчица поняла, что он еще жив. Она затаилась за деревьями, и, когда чудовище удалилось, волоча тяжелую ношу смерти, она, повинуясь древней клятве, впечатанному в нее инстинкту, заставляющему ее племя спасать и выкармливать человеческих детей, подошла к умирающему и лизнула его стылое лицо и склеенные веки, пытаясь настойчивой лаской разбудить «спящего». Его кровь, точнее дух, заключенный в ней, его ускользающее тепло были нужны ей как весенней свет после полярной ночи, как талая вода с кристаллами жизни, с растворенным в ней небом. Неодолимое, почти материнское влечение толкало ее к человеку, беспомощному, как новорожденный кутенок.

И она решилась. Перебросив через загривок теплое, мокрое от крови тело, она, не чувствуя тяжести, порысила через лес.