Алмазная скрижаль

Вадим закрыл глаза. Говорить он уже не мог – губы спеклись кровавой коркой.

– Молчишь… Гордый… Ну ступай вниз, тебя там уже поджидают. Там на дне копошится клубок красных червей, через неделю от тебя останется только сухая связка костей. Но сначала ты просто сдохнешь, задохнешься, как лягушка в кулаке у мальчишки.

Вадим захрипел, глаза его закатились.

– Эй, вы, раздеть его… Монашки ныряли туда голыми, во искупление грехов! – бормотал Махайрод, тряся подбородком. – Вниз, вниз, к червям, к червям…

С Вадима сорвали окровавленные тряпки, подволокли к краю провала и бросили вниз. Он заскользил по покатым, сужающимся отполированным граням и застрял, остановился в полутора метрах от земли. Липкий камень сдавил бедра и ключицы. Попав в эти челюсти, он будет заживо раздавлен и пережеван. Через несколько часов в нем не останется ни одной целой кости. Удержаться от погружения в гранитные тиски можно было лишь сильнейшим напряжением всех мышц тела одновременно. Кости его гнулись и потрескивали, ни крикнуть, ни даже глубоко вздохнуть в мертвых скрепах он уже не мог.

Издалека он услышал звук отъезжающей машины. Каменная домовина, как воронка, засасывала ночные звуки. Шорохи казались громом. Тиканье часов, которые забыли сорвать с него охранники, заполнило гулкую пустоту склепа.

Упершись в скользкий камень коленями, он пытался застопорить свое движение вниз, но с каждой минуту неумолимо оползал в глубину. Ключицы выламывало точно крючьями. «Боже, если есть Ты в межзвездных глубинах, прости меня за все… за нее прости… – Он собрал всю свою волю, уже размякшую от боли, и попытался вспомнить Лику. – Где она, неужели у них? Они будут мучить ее, осквернят ее тело, ее кровь… Она так молода, она умрет не сразу…»

Содрогалось от ужаса сердце, выстукивая: «Погубил! Погубил!»

Душа его оторвалась от измученной плоти и плыла на свет далекого маяка, на огонек, мерцающий среди темных облачных равнин. Внизу туманились зеркала предрассветных озер, в их глубинах сияли тихие звезды, и где-то на краю света горела свеча и неудержимо влекла к себе. Душа его стремилась к ней, и он увидел ее, живую, родную до последней ресницы, до капельки пота над верхней губой, до заплатанной на рукавах кофтенки.

Лика перебирала горы оранжево-красной ягоды, рассыпанной по темному дощатому столу. Рядом сутулилась бабка Нюра. На окошке горела свеча. Он легко вошел в пламя свечи; пламя вздрогнуло, заплясало. Огненная плоть не отторгла его, она обняла, обволакивая и лаская, как прежде его обнимала речная волна, холодно целуя все тело… Лика смотрела на пламя долгим рассеянным взглядом.

Руки бабки Нюры ныряли в россыпи оранжевой морошки. Глуховатым старческим голосом она рассказывала какую-то бесконечную семейную историю…

Девушка встала, подошла к старухе и, плача, уткнулась ей в плечо. Он рванулся из пламени свечи, чтобы снова ловить ее мерцающий взгляд. И она взглянула тревожно на ярко вспыхнувшее пламя. Свеча затрещала, ее огненный парус сник. Деревянная птица под потолком качнула крыльями. Ночной ветер подхватил его душу, как палый лист, и понес вспять…

Сон оборвался. Его онемевшее, уставшее от борьбы тело дергали, теребили и упрямо выволакивали из каменного мешка.

– Тащи… Да выше, выше бери…

Веревки натянулись, впились под мышки, тело резко дернулось и поползло вверх. Остывшее, раздавленное тело казалось чужим, и его вновь повлекло туда, на свет свечи, которую каждую ночь неизвестно для кого ставила на окно старуха, имени которой он уже не помнил. Но жизнь возвращалось в него удушьем, спазмами, рвотой, ледяной испариной.

Оплывшую, скользкую от смертного пота колоду выволокли из «ножен» и положили на битый кирпич.

– Живой?

– Живой. Мертвые не потеют… – произнес знакомый по-мальчишески беспечный голос.

…Он пришел в себя в грустный закатный час, когда щемяще-звонко верещат кузнечики в остывающем травяном пекле.

За распахнутой рамой шелестел сад. Тишина в глубине дома настороженно вздрогнула, кто-то подошел, оправил простыни, поднес воду к сухим губам. Вадим покорно отхлебнул. Подбородок и края рта отерли марлей. Шорох шагов растаял в тишине летнего вечера, золотистого, как солнечная смола, и сладостного, как возвращение домой.

Навьи сказки

На вокзал Лика прибежала задолго до отхода поезда. Легкий бег через пустой вечерний парк раззадорил и взбодрил ее уставшее от больничных сидений тело. Быстрота, выносливость и азарт гонок, должно быть, достались ей от предков – обладателей и держателей огромных великорусских пространств. Жажда и молодой голод настойчиво напомнили о себе, последние недели две ей почти все время хотелось есть, особенно нравилась рыба. Тело наливалось веселой силой и жило своей тайной жизнью. Груди взошли еще выше, смущая Лику непривычной тяжестью, а старенькие любимые джинсы стали немного тесноваты в поясе.

Разгоняя печальные мысли, она покачала красивой золотистой головкой, оправила растрепавшиеся от бега волосы и сбившуюся кофточку. Все происшедшее с нею еще только предстояло осмыслить. Но это потом…