Алмазная скрижаль. Книги 1-6

Профессор умолк, склонив по-птичьи голову к плечу. За окном вечерело, но света не зажигали. В этот смутный час комната профессора выглядела печальной и заброшенной. Сияющие дали арийского материка, его грозные и величественные ландшафты свернулись до пропыленной сумеречной скорлупы стариковского жилища.

Вадим Андреевич заерзал в кресле: «Вот, мамонт примороженный, чуть не забыл!» Накануне он пробил по всем видам учета пропавших студентов и обрел неожиданный материал для следствия. Влад Вавилов оказался чист, как стеклышко, а вот Реченко — завзятым дебоширом. В местном отделении на него было заведено профилактическое дело, за полгода три привода за драки и даже сопротивление, во время которого Реченко сорвал погон у сержанта, проводившего задержание. При этом громко декламировал лермонтовское: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»

— Да… А скажите, Викентий Иванович, что за страсти-мордасти кипели в общежитии, где жил Юра? Драки, приводы, как-то не вяжется с его интеллигентным обликом.

— Страсти? Нет, милейший, там глобальный конфликт назревал, когда людям тесно не только в одной комнате, но и на одном земном шарике.

— И с кем шла война за обладание шариком? Имя, фамилия?

— Помнится, Юра его называл «лев с птичьей фамилией». Так что звали его Лев…

— Простите, профессор, сейчас я тороплюсь, придется еще раз воспользоваться вашим гостеприимством.

— Всегда рад. После того, как пропал мой последний и самый любимый ученик, мне и поговорить-то не с кем. Вот я и навалился на вас…

* * *

Первый свободный вечер Вадим потратил на обыск собственной комнаты: опытной рукой рылся в шкафу, шуровал лыжной палкой на запущенных антресолях, перебирал чемоданы, но заветная вещица точно в воду канула. Как бывший житель таежного края, Вадим Андреевич знал, что для поимки матерого зверя иногда достаточно добыть надежную, слегка протухшую приманку. Для Каштеляна такой приманкой могло стать оружие, которое он, по непроверенным данным, давно коллекционировал. Наконец откуда-то вывалился пыльный сверток, по-деревенски увязанный пестрыми тесемками. Вадим разорвал путы и высвободил давний гостинец. В коробку были уложены великолепный промысловый нож, ремень и легкий сверток из рогожи. Из свертка сыпались пожелтевшие иглы, обугленные временем веточки, пересохшая смола. Слабый запах соснового бора и дурманного багульника растекся по комнате. Вадим грустно перебирал памятные предметы.

Восемь лет назад он уехал из родной Кемжи. Мать натолкала полный баул гостинцев да еще подпихнула сухих ломких хвощинок. «Да верес, это верес… Силу большую эти веточки имеют. Как лихоманка привяжется, сила черная по твою душу явится, женщина разлюбит или сглазит кто, так можжевелышком горьким головушку окури, как рукой сымет… Да, вот еще, чуть не забыла, старая: дядя Евстафий тебе на память свой промысловый нож и армейский ремень отказал; пусть, говорит, Дема возьмет, у него работа военная».

Дядя Евстафий был гордостью костобоковского рода. Дважды приходили на него похоронки, но с войны он вернулся живой и ярый, увешанный медалями за отвагу…

Вадим снял самодельные ножны, встал пред пыльным зеркалом и высоко занес руку с ножом, любуясь отражением. Настоящий волшебный меч, как Эскалибур короля Артура. «Его пылающий клинок был непобедим, его ножны обладали способностью излечивать самые жестокие раны». Сто лет назад нож был сделан из обломка польской сабли. Сабля была семейным трофеем. Когда-то, незапамятно давно, должно быть в Смутное время, позабытый пращур оглоблей разоружил разбойника, коих без числа металось по всему Северу в жажде грабежа и крови. Лет сто назад сабля сильно пострадала, но клинок еще долго служил в промысловой охоте. Отполированное лезвие ножа сияло солнечным блеском. Рукоять была выточена из моржовой кости и обмотана тюленьей жилкой, чтобы нож не скользил в руке. На крыже сверху — перламутровая резная накладка; рыцарский герб с вензелями. Усики у ножа — серебряные, литые, снятые с сабли: рогатые оленьи головки смотрят в разные стороны. Тяжелое, но очень надежное оружие. Вадим сложил газеты высокой стопкой и провел лезвием над бумагой. Нож бесшумно раскроил пухлую бумажную кипу. Теперь можно щупать этого Каштеляна, как теплую курку. Коллекционеру не устоять перед такой красотой и редкостью.

…Мягкий грассирующий баритон на том конце провода выпытывал:

— А по какому поводу? Никакого Покрышкина не знаю… Квазимодо, говоришь? Плохо слышу… Есть клевое «перышко»? У кого есть? У тебя… — Каштелян задумался. — Ладно, мужик, позвони вечером, я подумаю… Хотя… Цирк на Цветном знаешь? В семь вечера, напротив, в сквере. У меня «пежо» синий. Будешь торчать? Ну, бывай…