Алмазная скрижаль

Следователь поднял воротник и глубже нахлобучил кепку.

Стеклянное, зеленоватое небо предвещало ночной мороз. Над кладбищенскими тополями ворожили первые звезды.

— Посмотрите на это небо, на блистающие наготой тела звезд. Это огонь, что горит в сердце каждого человека и каждой звезды…

Вадим вздрогнул от внезапного озноба. Этот голос вызывал у него ощутимую кожную реакцию, как скрип железа по стеклу.

— Не скрою, слушать вас было очень интересно, — глухо продолжил черный незнакомец, — но вы ошиблись адресом: быдло не способно любить и чувствовать. Когда за ним приходит всемогущая Смерть, оно даже испугаться не успевает, как червяк под подошвой. Рабы, рабы во всем…

Вадим незаметно для себя задышал чаще, видимо, сам собой включился оборонительный рефлекс. Ядовитый собеседник, несомненно, в раннем отрочестве повесил несколько кошек из брутального любопытства. Видимо, страсть к психологическим экзерсисам не оставила его и поныне.

— Им дали Бога, подарили письменность, сделали революцию. Странный народ: он ухитряется пребывать в вечной спячке, слегка почесываясь от точечных укусов терактов. Он не умеет гордиться собой, своей историей, языком. Даже само слово «русский» — обычное прилагательное в отличие от имен других наций. А еще эти азиатские наслоения в психике: тяга к большому отцу, к крепкой руке, дикий бунт или тупая покорность судьбе. Народ с «подрезанным корнем» питается чужими плодами и годится лишь как подъяремный скот.

Вадим Андреевич чувствовал, что барахтается в липкой каверзной паутине. Этот тихий, душный голос теперь будет волочиться за ним, пятнать сгустками тления и проказы.

— Ну и зачем вы все это мне рассказываете?

— О, если Сила спрашивает «зачем», значит, она слабость! Будь проклято «зачем» и вся его родня. По лицу заметно, вам было крайне неприятно меня слушать, но вы терпели, и будете терпеть… Терпимость — главный порок русских, конечно, после пьянства. Ваш народ прошел генетический отбор на терпимость.

Вадим злился, чувствуя поднимающуюся в нем враждебность чисто биологической природы. Неотвратимую неприязнь, замешанную на какой-то древней вражде, вписанную в багровые лабиринты генетического кода, до дна усвоенную каждой его клеткой. Как же он сразу не догадался… «Лев с птичьей фамилией», он же Филиппинец.

— Вас, случайно, не Лева зовут? — мельком спросил Костобоков. — Давайте знакомиться. С кем из праздных счастливцев имею честь беседовать о вещах, столь отвлеченных от презренной пользы?

— Лев Дрозд, а вашу визитку с нарочным получили-с. Чем обязан интересу следственных органов к моей персоне?

— Меня интересует, в каких взаимных отношениях вы были с пропавшим без вести Юрием Реченко?

— С Барашком? — пожал плечами поскучневший Филиппинец. — Я не жалею, что он сгинул. Внушаемый дурак, каких большинство в этом копошащемся месиве.

— Скажите, а вы знали, чем он увлекался, что искал?

— Конечно, знал.

— Он рассказывал вам о каком-нибудь камне?

— Вы ошибаетесь, это я рассказал ему о камне Откровения, одну древнюю легенду о кристалле, выпавшем из короны Люцифера во время битвы Сил. Камень упал в неизмеримую бездну, сквозь планетарные кольца, пока не объявился здесь, на Земле. Это был сияющий сапфир, такой ясный и прозрачный, что насквозь были видны надписи на нем, начертанные перстом Божества. Поэтому истинно священные тексты читаются в обе стороны. Помнится, я сказал ему, что камень этот — Святой Грааль и обладающий им пожинает бессмертие.

— А какая связь между камнем и Граалем? Ведь Грааль — это чаша, в которую была собрана священная кровь.

— Как известно, библейские скрижали Завета были разбиты самим Моисеем. Из осколков алхимики страны Кемет выплавили чашу.

— Значит, камня уже не существует?

— Я этого не говорил.

— Тогда почему поиски Священного Камня вы считаете глупостью? Насколько я понял, вы — прирожденный мистик и верите в легенды?

— Есть двенадцать священных колен, — на этот раз неохотно пояснил Дрозд, — сыны Звезды и Змея, и лишь они имеют право приближаться к камню.

«Юноша бледный со взором горящим» смерил Костобокова взглядом и, не простившись, исчез между кладбищенских сугробов.

Вадим Андреевич торопливо достал припрятанное курево и воровато затянулся. Пальцы подрагивали от скопившейся злости. Почему-то вспомнился случай из деревенского детства, когда в колхозный хлев ворвался волк и перерезал без числа стельных коров и ярок.