— Садитесь к огоньку, батюшка. — Вадим Андреевич вскочил, поправляя бревна, чтобы отцу Гурию было удобно. Монах был интересен Вадиму, как был бы интересен любой обладатель собственной тайны. — Батюшка, а откуда вы родом, из каких земель?
— Я из Изюмца. Это такой городок на границе с Украиной.
— Вот совпадение, бывал я в Изюмце, лет тридцать назад отрабатывал практику в поселковой больнице, пыльный городишко, но вот яблоки у вас там «наполовину мед, наполовину сахар», хотя совсем рядом — степи, ковыль, сушь… — Петр Маркович громко выскребал ложкой котелок.
— В больнице? Вот как… Может быть, тогда вы помните Фросю Лагоду? — Голос отца Гурия чуть дрогнул, словно в гортани прокатилось крохотное зернышко.
— Нет, не помню… А что, она там лечилась? Может быть, я ее оперировал?
— Нет, она там работала…
Петр Маркович грустно пожевал губами, покачал головой: «Нет, не помню…»
Вадим Андреевич решил развлечь внезапно потемневшего лицом монаха беседой о вопросах возвышенных и отвлеченных от презренной пользы.
— Святой отец, вот говорят, что мир спасет красота. А вот вы как думаете, какая это будет красота?
— Красота — это Божья правда в мире, все истинное — красиво, — задумчиво проговорил отец Гурий. — Красиво все, что добро, светло, что возвышает разум и очищает чувства человеческие.
— Какая-то сладкая сказка получается, — сказал Вадим. — Ну, с красотой природы, гор или, скажем, небес все ясно. А вот как быть с женской красотой? Меня, молодого здорового мужика, женская красота просто с ума сводит… А вырвать оба глаза я не могу, да и не хочу! Вот и страдаю. Как увижу красивую женщину, мысли сразу не туда, ну, вы понимаете?
Отец Гурий едва заметно усмехнулся. Нет, он не понимал, но вразумлять столь прямодушное чадо сразу не стал, а начал издалека…
— С похотью очей Святая Церковь рекомендует бороться молитвой, но главное — постом! В женщине должно видеть сестру или мать, иначе крушение духа и гибель неизбежны…
— Ну, почему же как красивая женщина, так сразу — гибель? Если честно, обнаженная женщина — это самое красивое, что я видел в жизни, — тоном кающегося грешника признался Вадим.
Отец Гурий едва заметно поморщился, сложность и противоречивость данного вопроса в церковной онтологии некогда смущала и его, но, придав голосу твердость, он продолжил:
— В Писании сказано: не отдавай женщинам сил твоих… губительницам царей, ибо дом ее — путь в преисподнюю, во внутренние жилища смерти…
Над костром повисло тяжелое молчание. Довольный отец Гурий продолжил мягко и поучительно. Ему было легко излагать вечные истины, освященные временем и скрепленные слезами подвижников.
— Православие строжайше регламентирует отношения полов. Оно прививает в миру идеал утонченной духовности, истинную женственность в почитании Непорочной Девы. Брачное сожительство людей, конечно, имеет оправдание, но даже венчанным супругам по установлениям православного брака нельзя видеть наготу друг друга.
— А это почему? — еще пуще раскосил глаза Герасим.
— А потому, Герасим, что учение Церкви о человеке основывается на понятии первородного греха, и физическое соитие оправдывается только деторождением. Выпустив на свободу эротическую стихию, мы обречем человека на рабство собственной плоти. Половая любовь уводит от Бога….
— Ложь! В том, что открывает женщина, и есть Бог! — Доселе молчавший Петр Маркович вдруг заговорил гневно и громко, словно неприрученный, яростный тур ворвался в домашнее дремлющее стадо. — Когда двое любят друг друга, во Вселенной возникает новый световой импульс и глубины творения взрываются светом! Освящаются любовью! Акт единения мужчины и женщины — это Божественная мистерия. Да, мы, русские, ожидаем спасения красотой, так нам предрекал наш национальный пророк Достоевский. — Петр Маркович овладел собою, заговорил спокойнее, внятнее. — И тем не менее, он же сказал: «Красота — это страшная, ужасная вещь, здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей»… Откуда же в нем, в нашем гении, такая непомерная скорбь, такая раздвоенность, располосованность на рай духа и ад физической, плотской любви? Почему красота его героинь пронизана голосом Бездны, и почему он сам никогда не знал счастливой, гордой любви?
Отец Гурий сокрушенно молчал. Ему была странна и дика горячность этого немолодого человека в таких болезненных и ускользающих вопросах.