Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра

В то время у меня было желание отодвинуться от него и танцевать где-нибудь подальше от центра зала, потому что там я чувствовала его сильнее, и меня не расстраивал вид пустоты в его глазах. Однажды я танцевала так неистово, что чуть не упала на москитную сетку, натянутую вокруг Будда-холла. Я несла бред, выкрикивала абракадабру, делая «Джиббериш», как в старые времена на даршанах. Рядом с Ошо я была настолько подавлена фактом его постепенного исчезновения, что не могла праздновать бытие. И все же передвинуться в конец зала мне удалось только в тот единственный вечер.

В последний раз он вошел в Будда-холл и медленно направился к своему креслу. Я поняла, что не чувствую никакого праздника. Я сидела напротив его кресла. Он подошел ко мне, остановился рядом, затем неожиданно повернулся и медленно пошел к дальнему концу подиума, чтобы поприветствовать людей с той стороны. Я же казалась воплощением самого несчастья.

Когда он стоял на другом конце подиума, я ощутила всем своим существом, что вижу его в последний раз и лучше отбросить страдания или хотя бы оставить их на потом. Я начала плавно двигать руками и танцевать. Ошо вернулся к нам и вновь оказался напротив меня, всего в двух шагах. Мы не встретились глазами, но он стоял рядом со мной, а я размахивала руками в танце и говорила себе: «Ну и пускай. Ты много лет оставался в теле ради нас. Если тебе пора уходить, значит, так надо. Пусть будет так». Я махала ему рукой на прощание: «Если тебе пора уходить, что ж? Я счастлива. Прощай, Возлюбленный Мастер».

Он снова перешел к другой части подиума и, прежде чем совсем уйти, повернулся и взглянул справа от себя, на небо за пределы Будда-холла, туда, где не было людей. Я увидела его глаза и увидела в них улыбку, почти смех. Можно сказать, то был взгляд путешественника, который провел в пути много-много лет и теперь видит свой дом уже совсем близко. Это был взгляд того, кто это знает. Ту улыбку я вижу до сих пор, когда закрываю глаза. Но описать ее невозможно. Она была в его глазах и лишь чуть касалась губ. Он улыбался самому существованию. Я тоже улыбнулась, самой теплой и самой искренней улыбкой. Мое лицо сияло, и в то же время я ясно ощущала свое одиночество. Когда он ушел, на прощанье я подняла руки над головой в намасте. Я прощалась с ним, а он уходил.

В тот вечер мы ужинали с подругой. Ей тоже показалось, что она видела Ошо в последний раз. Но как она могла подумать такое! Ее слова звучали для меня так, словно их произнес иностранец. Я чувствовала это, я знала это и все же отрицала этот факт. К нам подошел Рафия и спросил: «Как Ошо? Я за него боюсь». – «Я тоже», – ответила я.

На следующий день я очень волновалась, но не могла себе признаться, что мое волнение вызвано предчувствием скорой смерти Ошо. В конце концов, я всегда считала, что если Ошо умрет, то я умру вместе с ним. Жизни без него я себе не представляла.

В тот вечер мы получили сообщение, что Ошо пожелал остаться в комнате, и мы должны были медитировать без него. Я вспоминаю его слова. Он говорил, что когда его люди достигнут такой глубокой тишины, что смогут медитировать без него, он уйдет из тела. Но в ту ночь я об этом не думала.

В последние два дня я не выдерживала и уходила задолго до конца встреч в Будда-холле. Когда начинался просмотр дискурса, я выбегала из аудитории и бежала к себе в прачечную – в мое лоно.

Мы медитировали в Будда-холле без Ошо. Индийская музыка перемежалась с тишиной. Ошо предпочитал индийскую музыку, говорил, что она более медитативная.

На следующий день в рикше по дороге куда-то я погрузилась в мягкое блаженство. Я сказала себе, что могу выбирать. Именно так я могу жить, если захочу. Весь остаток дня я наблюдала за тем, как я теряю самообладание безо всяких причин, и, наконец, увидела реальность, поняла, как работает мой ум. Я ощущала желание упасть в темноту, желание уйти в депрессию и в то же время могла выбирать, я могла решить, что не хочу в темноту. Я знала: все зависит от меня. В таком состоянии я провела целый день.

Я сидела в своей комнате, которая располагалась прямо над комнатой Ошо. Я буквально жила у него на потолке, на очень холодном потолке! Всю вторую половину дня я дописывала последнюю главу сказки, которая должна была стать эпилогом к этой книге. Около шести вечера я находилась в комнате Анандо и распечатывала последнюю главу. Неожиданно в комнату вбежала Маниша со слезами на глазах. «По-моему, Ошо умирает», – едва выговорила она. В коридоре мы увидели врача-индуса, выходившего из дома. Ошо приглашал посторонних врачей, только если чувствовал себя действительно плохо. Поэтому мы и решили, что случилось что-то серьезное.