Алмазный эндшпиль

На шестом году в жизни Игоря произошли перемены. За ним приехала тетя Лена, родная сестра его покойной матери. Хмурая коренастая женщина со сросшимися бровями оглядела тощего, как килька, Игоря, словно оценивала выставленную на продажу рыбу, вздохнула и подписала все необходимые бумаги. Племянник не пришелся ей по душе, но врач определенно сказал, что своих детей у Лены не будет. «Худое семя, чахлое, – думала женщина, ведя мальчишку домой по пыльным улицам. – Но все ж лучше, чем ничего».

У Елены Савушкиной были свои понятия о том, что подобает порядочной женщине, а подобало ей иметь мужа и ребенка. Муж для Лены не нашелся, а вот ребенка она смогла себе устроить. И, таким образом, высоко поднялась в своих глазах.

О том, что про этого же ребенка, бывшего ей родным по крови, она благополучно забыла на пять лет, Савушкина никогда не задумывалась.

Лена так и не смогла полюбить племянника. Если бы мальчик был ласковым, то она бы оттаяла, но Игорь был хитрым, изворотливым, злобным крысенком, который отлично умел кусаться, прятаться и убегать. Эти умения он отточил в предыдущей детдомовской жизни до совершенства. Он крал еду, сбегал из дома на несколько дней, и Лена пару раз всерьез задумывалась о том, чтобы вернуть племянника обратно. Останавливал ее лишь страх перед осуждением соседей.

Так они и жили – в состоянии глухой войны, с трудом вынося друг друга.

В школе Игоря тоже не любили. Он был чужой, неприятный и «какой-то скользкий», как выразилась однажды Лера Осьмина, самая красивая девочка в классе. С ним никто не дружил, и сам он не делал попыток сблизиться с ребятами, предпочитая тихо пакостить тем, от кого нельзя было получить сдачи.

Игорь ненавидел одноклассников. Его не оставляло ощущение, что каждый из них по чуть-чуть обобрал его. У Верки Симоновой была обаятельная мать, приветливо улыбавшаяся Савушкину при встрече. Игорь ненавидел и ее за эту улыбку, за то, что она не его мать, а рыжей дуры Симоновой. У отличника Кости Бойко имелись бабушки-дедушки и даже отец, и зеленый велосипед, и еще какие-то сокровища, которых никогда не видать Игорю Савушкину. И Савушкин пылко, всей душой ненавидел Костю, а с ним и его толстых родственников. Одноклассников по вечерам ждали любящие родители, а его – мрачная тетка, похожая на колоду.

Это было несправедливо.

Чтобы восстановить справедливость, в восьмом классе Игорь начал рисовать. Мысленно он становился властелином мира и расправлялся со всеми, кто смел своей счастливой жизнью омрачать его существование. В тетради выстраивались в ряд виселицы, на которых болтались и Верка Симонова, и ее грудастая мамаша, и Костя, и Вадик Лебеденко, и спортсмен Никифоров, и голубоглазая хохотушка Осьмина, и все-все-все.

Фантазии Игоря не отличались разнообразием: он либо вешал одноклассников, в подробностях выписывая детали, либо казнил на плахе. Отрубленные головы рисовал в углу тетрадного листка, громоздя из них башню, как из капустных кочанов. И с лица его не сходила улыбка, когда он подписывал для ясности, где чье тело и где голова.

Конец его фантазиям был положен самым грубым образом: Венька Никифоров подстерег Савушкина в тот момент, когда Игорь был целиком поглощен своим творчеством, и выхватил у него изрисованную тетрадь. Заверещав во все горло, Игорь метнулся за ним, но тетрадь уже перелетела к Осьминой, и та, наморщив носик, открыла ее.

– Вы только посмотрите, какая гадость… – брезгливо проговорила она, перелистав страницы.

Леру окружили со всех сторон, тетрадь пошла по рукам. Сначала все шумели и посмеивались, но очень быстро в классе воцарилась тишина. Эти благополучные подростки первый раз столкнулись с такой жгучей, болезненной ненавистью. Они и прежде интуитивно сторонились Савушкина, но теперь их неясные ощущения получили пугающее в своей откровенности подтверждение.

– Отдайте, – прохрипел Игорь, которого спортсмен Никифоров крепко держал за руки.

– Отдайте ему, – вдруг звонко сказала Лера. – Да отдайте же!

Тетрадь оказалась у нее в руках, и она подошла к Савушкину. Лицо у нее было такое, что Игорь понял: Осьмина сейчас его ударит. И обрадовался. Это поставило бы их на одну ступень, низвело бы первую красавицу класса до положения его, парии.

Но Лера не ударила. Она положила тетрадь на край парты, несколько секунд не сводила с Игоря голубых глаз, а затем приказала Никифорову:

– Веня, отпусти его! Пусть ползет…

И ушла.

Они все ушли, оставив его наедине с тетрадью.

Если бы Игорь мог, он бросился бы за ними… Но что потом? Напасть? Успеть укусить кого-то одного и удрать? Все это было слишком мелко и не соответствовало накалу его ярости. Главное – он хотел выйти сухим из воды, остаться победителем, поэтому драка со всеми обидчиками сразу не устраивала Игоря.

Выйти сухим из воды… Остаться победителем…

И тут Савушкин задумался.

Жуткое варево из злобы, зависти, уязвленного самолюбия и чего-то еще, чему не было названия, бродило в его душе. Игорь вспоминал презрительный взгляд Осьминой, и его бросало то в жар, то в холод. Она еще пожалеет, что смеялась над ним. Они все пожалеют!