Когда внезапно исчезло существо с мечом и черепом, когда непроглядная тьма взорвалась роем серебристых вспышек и щеки коснулось знакомое ледяное дыхание отравной хумансовой магии, Агата, теряя сознание, поняла, что случилось нечто ещё страшнее утраты того, что хумансы называли Иммельсторном – она в руках ненавистной Радуги…
Раз приняв решение, молодой Император уже не отступал. Патриархи затаились. Ждут. Оно и понятно, в случае чего Радуга не станет с ними церемониться. Серых терпят, пока они не суют свой длинный нос куда не следует. Ещё одна игрушка, оставленная магами своей пастве. Опасная игрушка, хотелось бы верить.
Было утро. Император лежал без сна, неотрывно глядя в потолок. За дверями – никакого почтения к императорскому званию! – лениво переговаривались приставленные Радугой стражи-соглядатаи, и повелитель Мельина мог лишь ещё раз поразиться поистине нечеловеческой выдержке Вольных – им только мигни, магиков взяли бы в ножи, а те бы и пикнуть не успели. Хотя нет, успели бы. Не обманывай себя, Император, эти бы – успели. Едва ли Сежес послала сюда посредственностей. Наверняка нет. Лучших из лучших. Ты можешь проткнуть такого насквозь, вырвать ему сердце, снести голову – но, даже умирая, даже разрубленный, он успеет бросить заклятье, и горе тогда убийце…
Но, как бы то ни было, Патриарха он увидит. И, если нельзя прийти к Хеону тайно, значит, он придёт к нему открыто. «Открыто» для Радуги, само собой.
Палец слегка коснулся чёрного камня в перстне, и мгновение спустя возле ложа Императора уже стоял согнувшийся в поклоне человек. Пара Вольных, что несла караул, чётко, по уставу, вошла следом, молча прижала кулаки к груди в знак приветствия. За широкими спинами воинов маячили крикливо-яркие плащи волшебников.
Император коснулся тремя сложенными щепотью пальцами правой руки раскрытой левой ладони. Слуга молча склонил голову, бесшумно исчез, а ещё через миг появился с роскошным янтарным футляром письменных принадлежностей.
«Трон недоволен, – быстро писал владыка Империи. – Не вижу голов зачинщиков последнего заговора. А также голов их семей. Сроку даю четыре седьмицы, считая от сего дня».
И вместо подписи прижал к дорогой тонковыделанной коже камень перстня. Чуть-чуть запахло палёным; на пергаменте остался чёткий и глубокий оттиск имперского герба – вставший на дыбы василиск.
А потом, не слишком скрываясь, не обращая никакого внимания на жадно пялящихся ему в спину магов, Император отдал свёрнутое трубкой и опечатанное письмо невзрачному человечку, одному из множества имперских курьеров, день-деньской сновавших по славному столичному Мельину.
О его письме тотчас узнают Сежес и иже с нею? – пусть, к этому он был готов. Тем более что Хеон и в самом деле последнее время толковал о каком-то заговоре… Император устало поморщился. Какая чушь. Здесь всё в руках колдунов. Наверняка и оба покушения – их работа. Вот только зачем им понадобилось два легиона? Не из лучших – лучшие, увы, за морем – но и далеко не отбросы, вроде городского ополчения. Пятнадцать тысяч мечей. Хватит на добрую войну. Против кого? В россказни об эльфах и Дану Император не слишком-то верил. Дану ещё продаются и перепродаются на невольничьих рынках, но это уже всё, последыши. Охотники за живым товаром обратили свой взор на восток и юг, кое-кто, правда, промышлял гномами, пока ещё многочисленными…
Загадка на загадке. Радуга совершенно не способна говорить правду. Даже правда в устах магов кажется отъявленной ложью.
Записка к Патриарху Лиги была, разумеется, криптограммой. И содержала требование о немедленной встрече. Если Радуга её и перехватит (а в том, что перехватит, сомнений не имелось), то, сколько ни обрабатывай пергамент снадобьями, сколько над ним ни ворожи – ничего не изменится. Нет там ни скрытых, чарами запечатлённых слов, ни тайных надписей невидимыми чернилами… Император пишет Патриарху Серой Лиги именно то, что он пишет.
И всё же он не мог не признать – смертельная игра с Радугой пьянит и затягивает куда крепче схваток с безмозглыми склизкими червями в подземельях Мельина. Черви просто хотели жрать; они жадно тянулись к любой плоти, какой только могли достичь; всё развлечение заключалось лишь в умении хорошо вертеть мечом. Но это он может делать и на арене. Пусть даже его противниками окажутся такие оборотни, как этот «мастер Н'дар».
Да, ни вино, ни женщины не в силах доставить столь острого наслаждения. Император, впрочем, отнюдь не ощущал себя игроком. Нет, скорее – человеком, запертым в клетке с голодными хищниками, когда против их когтей и зубов у тебя только руки, голые руки, такие бессильные по сравнению со свирепой мощью зверей. Вот только человек отчего-то всякий раз оказывался и хитрее, и кровожаднее, и беспощаднее любого зверя. Оттого и выживал. Он выживал, а утончённые эльфы, прямые и строгие Дану, непонятные гордецы-Вольные, трудяги-гномы один за другим сходили во мрак.