Он отступает от тела, удивленный тем, что сотворил. Он поворачивается на эхо шагов и торопливо, неуклюжей рысцой бежит к переулку. Ты пробиваешься следом. Каждый шаг дается с трудом. Но ты сумеешь…
– Беги, – приказывает Смерть. – Быстрее, Абберлин. Или он уйдет. Тогда я вновь буду плакать. Это огорчительно, так часто плакать.
Ты настигаешь его у стены, на которой он выводит надпись, ту самую, привлекшую внимание Чандлера. Ты пытаешься схватить убийцу, но проходишь сквозь плотное его тело.
– Не вмешивайся, Абберлин…
Он должен. Лицо. Взгляда хватит, чтобы подтвердить… или опровергнуть… та догадка слишком безумна, чтобы иметь право на жизнь. Ты ведь никому не сказал, Абберлин. Тебе страшно, ведь если ты прав, то…
Взгляни.
Лицо в тени, но Смерть сотрет все тени для тебя. Ей хочется сделать приятное, вы ведь так давно знакомы.
– Эй, – ты окликаешь человека, который снимает кожаный фартук.
Тебя не слышат. Человек наклоняется и вытаскивает откуда-то тюк. В тюке – черное пальто и перчатки.
– Эй!
Медленный поворот. Приоткрытые губы. Растянутые, расплывающиеся черты, как будто не лицо ты видишь, а маску. Узнаешь?
Конечно.
– Все равно это невозможно!
Ты просыпаешься от крика, рвешься, мечешься, пытаясь освободиться из объятий смерти. Нет, ее здесь нет, Абберлин. Это Кэтти.
– Это я… я это… – Кэтти гладит тебя по голове, плечам, спине, ладонями стирая испарину. – Опять плохой сон? Надо зашептать… моя бабка, когда была живая, зашептывала плохие сны. А я не умею.
– Все хорошо.
Тебе стыдно за страх и за то, что она видела тебя таким. Ты знаешь, что заснуть не выйдет. А до рассвета далеко. Осенью рассветы тяжелы на подъем. И солнца мало. Все вечно в тени, особенно лица.
Но ты ведь рассмотрел?
Выбираешься из постели. И Кэтти спешит принести воды. Сама же держит кружку, потому что твои руки дрожат. И снова стыдно.
– Все хорошо, – говорит она, обнимая тебя сзади. И прижимается щекой к спине.
Теплая. Живая. А ты – мертвец. И смешно было думать, что когда-нибудь ты станешь живым. Вообразил себя свободным… дом у моря.
Маяк. Башня из темного камня, вросшая в скалы или, напротив, из скал выросшая. Море. Ветра. Тишина. Редкие шторма и частые чайки. Зима, заглядывая в гости, нашептывала бы сказки голосами бурь. Весна смеялась бы капелью… лето, осень. Слишком много для такого, как ты.
– Ты уедешь, – сказал Абберлин, накрывая рукой обе рыжие ладони. – Скоро. Пока не уедешь – не выходи из дому. Не открывай дверь никому.