Alouette, little Alouette…

– Брось, – сказал Френсис, – это опасно только на длинных дистанциях. А нам до сингулярности один рывок. Стометровка, можно сказать! Вон финиш впереди, до него на одном дыхании… Нам нужна стабильность и все, что к ней ведет: толерантность, политкорректность, мультикультурность… лишь бы продержаться эти двадцать-тридцать лет без серьезных кризисов, а там уже хоть трава не расти, уйдем далеко.

– Как говорят наши гуру, – напомнил Максим, – затем будем заботиться об оставшихся в прежнем человеческом обществе.

Френсис отмахнулся:

– Да пусть заботятся. Не думаю, что таких отыщется много. Я точно пойду вперед, не оглядываясь на того, каким я был в этом теле из костей и мяса. А ты?

– Сам знаешь…

Френсис посмотрел с интересом:

– Об Аллуэтте подумал?

– С чего это? – спросил Максим, защищаясь. – Когда впереди такие перспективы!

– Живем пока что здесь, – напомнил Френсис. – И наши привязанности тоже здесь. Я же вижу, как она на тебя смотрит. Даже волосы срезала по одному твоему слову.

– Пусть смотрит, – сказал Максим с неудовольствием. – И пусть видит, ее миллиарды здесь пустой звук.

Френсис ухмыльнулся:

– Ладно-ладно! Я вижу и то, как смотришь ты.

– Я?

– Перестань, – посоветовал Френсис. – В тебе и чувство злости, и вины, и раздражение, и желание как-то выйти из ситуации, не запачкавшись и не уронив чести… но ты все больше жалеешь ее, не заметил? А от жалости один шажок до желания защитить, а от желания защитить до желания спасти и закрыть собой…

– Заткнись, – оборвал Максим. – Ничего такого нет. Просто отрабатываю деньги, что вложил в лабораторию ее отец.

– Иисусик ты наш, – сказал Френсис с чувством. – В жертву себя принес!.. Только вот многие бы хотели оказаться такой жертвой. Даже и не отбивались бы.

– Хватит, – оборвал Максим.

Френсис всмотрелся в его лицо внимательнее:

– Ого, да у тебя серьезно…

С веранды им замахал руками Явлинский.

– Вы о чем там шепчетесь? – заорал он. – Идите отбывать!.. Чтоб как усе люди!.. Веселые и пьяные. Даже поблевать можно, теперь это можно. Возврат к истокам называется.

– Припасть к истокам, – уточнил Френсис, – ибо припадаешь.

– Филолог, – крикнул Явлинский с отвращением и заявил с апломбом: – Филологов и пьяниц в рай… тьфу, в сингулярность не берем! И гурий им не дадим.

Френсис внезапно посерьезнел, потер ладонью лоб.

– А в самом деле…

– Что? – спросил Максим с интересом. – И тебе поблевать восхотелось? Как нормальному человеку?

– Отбор, – проговорил Френсис очень серьезным и мгновенно протрезвевшим голосом. – А ведь в самом деле будет отбор, ты это понимаешь?

– Такое противоречит демократическим принципам, – заявил Максим.

– В сегодняшнем понимании, – уточнил Френсис. – А какое толкование демократии будет на пороге сингулярности?.. Не-е-ет, не верю я, вот не верю, чтоб в царство божье Сингулярности пустили всех с кувшинными мордами.

Максим сказал скептически:

– Ты о чем? Отбор существует и сейчас. В каждом клубе фейсконтроль, и никто не возмущается. На самолет тебя не пустят без билета, а разве это не ущемление прав простого и даже очень простого человека?.. Главное, чтобы нас пустили. Я имею в виду меня, хотя с натяжечкой можно бы и тебя… хотя надо подумать…

Явлинский прокричал громче:

– Там вы идете или нет, любовнички?

Френсис торопливо вскочил.

– Пойдем. Пусть мир и един, но у нас, увы, не Швеция.

Максим тоже поднялся, Явлинский смотрел на них с балкона и ржал во весь голос, очень довольный, что сумел наступить на больную мозоль.

Глава 8

Аллуэтта наконец освободилась от почетных обязанностей чуть ли не хозяйки вечеринки, прибежала и села рядом с Максимом, тихая и послушная, так он и поверил, дай палец – отгрызет всю руку, но когда вот так опускает глазки, то просто скромница, Золушка.

– Как тебе? – спросил он.

– Замечательно, – сказала она восторженно. – Даже не ожидала! Сколько выдумки… Нет, не само шоу, а гости такие придумчивые, своеобычные, все время прикалываются, да так хитро, что и не разберешь!

– Да? – спросил он. – Может и не прикалывались вовсе?

– Что? – переспросила она. – Неужели о таком можно говорить серьезно? Да ты меня сам разыгрываешь!.. Это же вечеринка, а не!.. Или что, я снова впросак?

– Тебе можно, – определил он, оглядел ее оценивающе, как козу на базаре, и повторил: – Тебе можно.

– Потому что дура?

– Потому что красивая, – сообщил он ей потрясающую новость, – вам все можно. Как же эта хитрая эволюция сумела всобачить в нас это странное чувство?.. А казалось бы, слепа и глуха, простой перебор, мутации, то да се, а какой результат! Даже умнейшие люди теряли головы и творили глупости.

– Только не ты, – сказала она, и он не понял, чего в ее голосе больше, грусти или гордости. – Хотела бы я стать митохондриком!

Он засмеялся, неожиданно обнял ее за плечи, и она замерла от счастья.

– Зачем тебе им становиться, – сказал он ласково, – когда они в тебе уже есть? Причем много.

– Сколько? – спросила она.

– Штук двадцать, – ответил он, не моргнув глазом. – А то и тридцать.

– Ого, – ответила она. – А в тебе тоже?

– Увы, – ответил он, – тоже.

– Много?

– Да..

– А сколько?