Alouette, little Alouette…

– Да так, – ответил он и чарующе улыбнулся. – Не важно. Скажу по секрету, от мышей уже перешел к людям, что тоже в некотором роде мыши, только покрупнее. Хотя разрешения еще не получил, но заявка уже отправлена. Он создает нужную часть генома человека… это как взять страницу учебника и заменить там все буквы, но сделать это чрезвычайно аккуратно. Понимаешь? Без опечаток и затертых мест, как бывает в книге, а уж в геноме и подавно…

Она охнула.

– Разве так можно?

– Ты в каком плане? – спросил он с подозрением. – В этическом?

– Нет, – поспешно сказала она, понимая, что этика – это что-то ругательное, – это в самом деле сделать можно? Подправить?

– Мы это уже делаем, – ответил он гордо. – А заведует всеми чудесами, меняющими мир, наш великий Максим! А ты – жиголо, жиголо…

Она вскрикнула виновато:

– Не напоминай, а то прямо тут сквозь землю!

– Не надо, – сказал он деловито. – Этажом ниже резервуары с жидким гелием. Ты знаешь, сколько это стоит?

– Бессовестный, – упрекнула она. – А меня совсем не жалко?

– Жалко, – сказал Френсис, глядя на нее честными бесстыжими глазами. – Но жидкий гелий, ты же понимаешь, нам нужен предельно чистый…

Меньше всего Максим ожидал увидеть после работы лимузин Фирестоуна, но тот обогнал его и остановился впереди в пяти шагах.

Магнат вышел, мощный и уверенный, такие были на море пиратами, а на суше ковбоями и грабителями дилижансов, широко улыбнулся замедлившему шаг Максиму.

– Я же говорил, – сказал он дружески, – еще увидимся.

Максим пробормотал:

– Не думал, что так скоро.

– Я тоже не думал, – признался магнат. – Но тут и минута свободная выдалась, и Аллуэтта ведет себя очень странно, а это любимая дочь и, увы, единственная.

Максим нехотя ответил на рукопожатие, пальцы у отца Аллуэтты крепкие, словно постоянно держит реальные вожжи, смиряя коней ретивых, а голос звучит еще напористее и увереннее, чем в прошлый раз.

– Странно? – переспросил он. – Может, тогда ее сразу в психушку?

Магнат ухмыльнулся.

– Да уж, по современным меркам… Но я застал времена, когда такое поведение, как у нее сейчас, не показалось бы странным. Для него существовали другие определения, теперь почти исчезнувшие.

Максим промолчал, спрашивать о таких определениях чревато, не хотелось бы о них слышать вовсе.

Магнат махнул автомобилю, и тот послушно покатил рядом с бровкой, не обгоняя и не отставая, а сам Фирестоун пошел рядом с Максимом.

– Да, конечно, – сказал он с иронией, но в то же время как-то доверительно, – я сволочь и свинья уже потому, что у меня семьсот миллиардов долларов, не так ли?

Максим сдвинул плечами.

– Я разве говорил именно так?

Фирестоун снова ухмыльнулся.

– Ты не политик и не бизнесмен, чувства скрывать не привык. Что думаешь, то у тебя на лице, в глазах, жестах, мимике… Но в то же время считаешь Гейтса, Джобса, Цукермана, Стивенберга, Дормана… заработавшими свои миллиарды честно? Представь себе, так можно и в торговле, строительстве, да в любом виде деятельности. Ты ж понимаешь, я все эти деньги не проем, просто правильнее трачу то, что остальные просрали бы, пропили, пустили бы по ветру… Я трачу с пользой! Хотя я, конечно, не Берт Ласкастер, у того два триллиона долларов, но и мои семьсот миллиардов что-то значат в наше время.

Максим увидел, что воротила смотрит на него с ожиданием, вздохнул и ответил нехотя:

– Да, к сожалению. Но не в моем мире. Так что извините.

Он хотел было ускорить шаг и оторваться от мультимиллиардера, но Фирестоун ухватил его за рукав.

– Погоди, парень. Я даже знаю, что ты подумал, было в твоих глазах что-то нехорошее. Дескать, и эти электронные деньги вскоре уйдут вслед за бумажными.

– Я этого не сказал, – произнес Максим вежливо.

– Но подумал, – сказал магнат. – Но пока они есть, давай пользуйся!

– Нет, – сказал Максим.

Фирестоун сказал настойчиво:

– Погоди! Ты не понял. Я не собираюсь для своей дочери что-то делать особенное. Напротив, я очень доволен, что у вас ее заставили работать уборщицей. Это здорово! Я бы сам так хотел ее нагнуть, да у меня не получилось бы.

Максим смотрел угрюмо и с ожиданием.

– Ну?

– Ты заставил ее работать, – сказал Фирестоун – Вы все там заставили! Первые дни, когда нагружали ее так, чтобы бросила и ушла, она приходила без сил и едва доползала до кровати. Сейчас уже втянулась.

– У нее оказалось больше выносливости, – буркнул Максим – чем все ожидали.

– Я от нее далек, – сказал Фирестоун, – но присматриваю. Аппаратура следит за ее здоровьем, а я за характером. Не скажу, что ей нравится, как с нею у вас поступают, но пока что держится. Не знаю, насколько хватит духу, но я хотел бы, чтобы ты сумел держать ее вот так… в черном теле или как-то еще, но я вижу, что в ней что-то начинает выправляться.

Максим сказал мрачно:

– Я не воспитатель.

– Меня жизнь воспитывала, – сказал Фирестоун, – потому многое узнал позже, чем мог бы.

– Вы наверстали, – пробормотал Максим.

– Аллуэтта, – сказал Фирестоун, – может узнать раньше, чем довелось мне. Уже узнает другую жизнь… Я эгоист, для меня важнее то, что ты делаешь с моей дочерью, чем твоя работа, хотя, слышал, она ценится очень высоко.

– Спасибо.