Alouette, little Alouette…

– Пусть так и думают. Но мы же знаем, как на самом деле?

Анечка посмотрела на нее с подозрением, потом заулыбалась:

– Ну да, конечно!

На экране среди новостей мелькнула грандиозная панорама ВВЦ, которую старшее поколение все еще называет ВДНХ. Там затеяли полную реконструкцию, когда снесут все старинные помпезные здания, олицетворяющие мощь и достижения СССР, а выстроят вот это, смотрите, просто чудо, Православный Комплекс Приобщения к Иисусу.

Торжествующие телеведущие радостными голосами рассказывали о всенародном энтузиазме при известии о начале демонтажа последнего из знаковых примет режима сталинской эпохи, из-за которого Россия теперь вынуждена каяться перед всем миром до конца веков, величественнейшего из фонтанов «Дружба народов».

– Был там в детстве, – сказал Максим с непонятной ноткой в голосе, – там по кругу, как говорят теперь, представители всех республик того времени…

– А между ними, – подхватил Джордж, – проложены снопы золотой пшеницы и пучки конопли, основных сельскохозяйственных культур царской России и СССР. Я знаю, я же не русский, потому там был несколько раз.

Максим шумно вздохнул, а Георгий сказал мечтательно:

– Мир был чище…

– Еще бы, – сказал Френсис с иронией, – поля засевали маком и коноплей…

– И что? – возразил Максим. – Из мака зерна на лекарства и маковые пироги, из конопли самые лучшие веревки.

Евген подтвердил с готовностью:

– Куда прочнее льняных! У нас целые области коноплю выращивали! Никто и не знал, что это адский наркотик. Из нее еще бумагу делали, одежду, обувь, нитки, канаты и тросы… А семена ели… А что сейчас?

– Прогресс движется зигзагами, – сказал Максим. – Вперед, но с небольшими… маа-а-ахонькими скачками вбок и даже назад. Но все же…

– Ага, – сказал Евген, – махонькими. Ну да, совсем.

Дальше он заговорил, что не только мак и конопля, но из аптек исчезли безобиднейшие таблетки и микстуры, которыми привыкли пользоваться при простуде и кашле, но Аллуэтта дальше уже не слушала, присматривалась к Максиму.

Тот допивает короткими глотками кофе, взгляд уже сосредоточенный, сейчас встанет из-за стола и всех погонит на работу, хотя остальные еще бы посидели, все-таки выходной, можно бы чуть и полегче…

– А правда, – спросила она отважно, но ощутила, как от испуга сжались все внутренности, – что здоровое полноценное общество не может существовать без развитой преступности во всех сферах деятельности и всех ветвях власти?

На нее уставились с изумлением, а Евген сказал с одобрением:

– Настоящая дочь своего отца!

Максим дернулся, а Джордж сказал мягко:

– Ну что ты, Женечка, ты прям расист!

– Я генетик, – парировал Евген. – А яблочко от яблони… Это даже народ знает и запечатлел.

Аллуэтта сказала почти твердо:

– Если нет преступности, то можно сказать с уверенностью, что в такой стране отсутствует демократия и политические свободы. Вспомните, при диктаторских режимах преступность везде сводилась к нулю!

– Верно-верно, – заинтересованно сказал Джордж. – Человек должен развиваться всесторонне, именно это гуманно и демократично! А это значит то, что и значит, не нужно разъяснять, все мы знаем, какие стороны есть у человека, какие инстинкты, какие подспудные желания и что мы ох как развиваем в первую очередь.

Георгий повернулся к Максиму:

– Не будем брать его в сингулярность?

– Может, – сказал Максим, – сперва в исправительную колонию? На каторжные работы с утра до ночи?.. Исправят во имя демократии и гуманизма, и нам польза?

Джордж охнул, по-детски округлив глаза.

– На каторжные работы? А у нас здесь что?

Глава 8

Томберг вернулся из кратковременного отпуска здорово похудевшим, бледным, с вытянувшимся лицом и какой-то растерянной улыбкой. Сразу же до лаборатории докатились слухи, что и он прошел иммортализацию.

Хотя, конечно, вовсе не иммортализация, но как хочется, чтобы она была, да и чем черт не шутит, а вдруг на этот раз в самом деле удалось поотключать все механизмы, ведущие к старению?

Те счастливчики, у которых удалось отключить хотя бы несколько, уже переходят в стан долгожителей. У Томберга еще на прошлой операции заблокировали около двух десятков, таким образом продолжительность его возможной жизни даже из специалистов никто не решается называть точно. Где-то, как говорят, прибавка составит лет тридцать, может, даже семьдесят, но никто не решится настаивать на своей цифре, дело абсолютно новое.

В мире сотни тысяч лабораторий, обмениваясь друг с другом результатами, упорно штурмуют проблему со всех сторон. Рапорты о достижениях, успехах и прорывах сыплются лавиной, но пока что радикальное продление жизни дается трудной ценой.

Трудной в буквальном смысле: несколько высококвалифицированных специалистов несколько недель готовят пациента к операции, беря у него пробы, модифицируя гены и вводя обратно, потом послеоперационный период, уже короткий, и наконец, выписка из больницы… На все уходит около двух месяцев, а работают над одним человеком даже не подготовленные врачи, а сами авторы методики.