Алпамыш

Если б знал, что, как мертвецы,

Все пьяны его удальцы,

Что от ведьмы, от Сурхаиль

Скачут к Тайча-хану гонцы!

Пьет он не из чаш тот арак,

Пьет он из кувшннов его,

Вот уже который кувшин,

Каждый — высотою с аршин,

С блюдо — горловина его!

Все же охмелел исполин, —

Пьян, как и дружина его,

Бек Хаким, Конграта султан…

Тут и разговорам конец,

Тут и нежным взорам — конец:

Девичий меняется нрав.

Чаши все и блюда убрав,

Скатерти оттуда убрав,

Все, чем украшают пиры,

Также одеяла, ковры —

Все они уносят стремглав.

Ты на Сурхаиль погляди,

Что у ней за сердце в груди!

О ее делах посуди!

Подлость ее вся впереди.

Месть ее была такова:

Девушки приносят дрова;

Сурхаиль полна торжества,

Ведьма разжигает костер —

Пламенем озаряется двор…

Всех узбекских беков дотла

Ведьма беспощадно сожгла,

Алпамыша сжечь не могла, —

Вышел в этом деле изъян:

Пьян был, как мертвец, Хакимхан,

В пламени лежал — не трезвел,

Но, объят огнем, не горел!..

В это время сам Тайча-хан

С воинством своим подоспел, —

Видит — Алпамыш уцелел!

Страх его душой овладел,

Воинам дает он приказ:

Изрубить мечами его!

Острый исфаганский алмаз

Тоже отскочил от него!

Пробовали дело не раз,—

Каждый раз острили мечи, —

Только иззубрили мечи!

Стрелы в него стали метать,—

Не пронзают стрелы его:

Словно камень — тело его.

Сделать с ним нельзя ничего!..

Шах старуху-ведьму корит:

— Э, злосчастная ты, — говорит, —

Иль пьяна была, — говорит,—

Ведь должна была, — говорит, —

Толком все разведать вперед!

Видишь — он в огне не горит,

Видишь — меч его не берет,

Не пронзают стрелы его, —

Заколдовано тело его.

Он — не человек, а скала!

Думала бы прежде, чем жгла!

Пять дней пьяным будет лежать, —

Десять дней чурбаном лежать, —

Он же не навеки хмелен,

Временно ведь он усыплен, —

Как-никак очнется ведь он.

Не был бы тобою сожжен

Весь его дружинный народ,

Он бы, погуляв на пиру,

Сам бы и ушел поутру,

Мирно бы ушел, подобру.

А теперь — беда нам, беда,

Нам с таким великаном — беда!

Он теперь наш враг навсегда:

Если уж пришел он сюда, —

Значит — разорит города,

Значит — уничтожит нас всех!

Сдохнуть тебе, ведьме такой, —

Был бы в нашем царстве покой!

Ведьма ты и ведьмина дочь,

Говори, как делу помочь,

Только не хитри, а не то —

Голову сниму с тебя прочь!..

Неуязвимостью от рождения отмечен был Алпамыш: бросай его в огонь — не сжечь; не берет его меч; из лука ли, из ружья ль стрелять в него станешь — ни стрелой, ни пулей не ранишь.

По этой причине калмыки, не зная, с какой бедой повстречались, так растеряны были тогда. Говорит шах калмыцкий, к Сурхаиль обратясь:

— Не Алпамыша пленила ты, а наше бедствие опьянила. Ведь он, отрезвев, в отместку за смерть своих сорока джигитов живой души в стране не оставит, — всех мечом перебьет!..

Встала коварная Сурхаиль, — так отвечает:

— Ты — падишах, сделать можешь все, что ни пожелаешь. Под этой горой Мурад-Тюбе прикажи вырыть глубокий зиндан и бросить туда Алпамыша. Пролежит он там пять — десять дней, пусть месяц пролежит, а хотя бы и целый год — обязательно в сырой этой яме сгниет, — ничего с нами не сделает.

Понравился шаху калмыцкому этот совет коварной Сурхаиль — и такое грозное слово говорит он калмыкам своим:

— Раньше осени цветник чтоб не засох!

Поскорей бы в яме Алпамыш подох!

Чтоб самих себя нам после не корить,

В сорок саженей зиндан вам надо рыть.

Часа вам нельзя безделью подарить!

И простой и знатный за кетмень берись —

Землекопом стать на этот день берись.

Знатностью никто сегодня не кичись, —

От такого дела увильнуть не тщись.

Знайте, что не шутки с вами я шучу,

От большой беды избавить вас хочу.

Ну, народ, усердно к делу приступай,

В сорок саженей зиндан ему копай!.. —

Слово Тайча-хана выслушал народ.

Ни один для спора не открылся рот:

Кто берет носилки, кто кетмень берет,

Даже самый знатный амальдар — и тот

Роет, роет землю — пота не сотрет.

Кто земли не рыл, тот землю относил, —

Все они трудились, не жалея сил.

Хоть, чем глубже, тем работа все трудней,

В день успели столько, сколько в десять дней:

Выкопали яму в сорок саженей, —

Сорокасаженный вырос холм над ней.

Похвалил их шах за столь усердный труд.

Все на Алпамыша поглядеть идут,

Следует туда с войсками Тайча-хан.

Видят — Алпамыш лежит, как мертвый, пьян, —

Будет, слава богу, сброшен он в зиндан!

Десять калмык

о

в поднять его хотят, —

Силы нехватает, — только зря пыхтят, —

Тужатся и двадцать калмык

о

в, и сто, —

Мучатся с ним так же бестолково — сто, —

Ни поднять никак, ни сдвинуть ни за что!

Калмык

и

решили привести коней.

Выбрали десяток тех, что посильней:

Подлинней, покрепче выбрали аркан, —

По рукам-ногам опутан великан.

Всяких чувств лишенный, словно истукан, —

Он лежит, как мертвый, непробудно пьян,

Этот Хакимбек, узбекский пахлаван.

Думают калмык

и

: «То, что трудно нам,

То нетрудно будет десяти коням!»

Десять тех коней к аркану припрягли —

Сечь камчами стали, как только могли.

Сколько тех коней, однако, ни секли,

Кони только зря копытами скребли,

Выбились из сил — и замертво легли.

Ужасом народ калмыцкий обуян:

Неужель напрасно вырыт был зиндан?

Что, если очнется Алпамыш-Хаким,

Если, отрезвев, он разорвет аркан?

Как им совладать с чудовищем таким?!

Сущий он дракон! Дракона только тронь —