Читаем Алпамыш полностью

Если б знал, что, как мертвецы,


Все пьяны его удальцы,


Что от ведьмы, от Сурхаиль


Скачут к Тайча-хану гонцы!


Пьет он не из чаш тот арак,


Пьет он из кувшннов его,


Вот уже который кувшин,


Каждый — высотою с аршин,


С блюдо — горловина его!


Все же охмелел исполин, —


Пьян, как и дружина его,


Бек Хаким, Конграта султан…


Тут и разговорам конец,


Тут и нежным взорам — конец:


Девичий меняется нрав.


Чаши все и блюда убрав,


Скатерти оттуда убрав,


Все, чем украшают пиры,


Также одеяла, ковры —


Все они уносят стремглав.



Ты на Сурхаиль погляди,


Что у ней за сердце в груди!


О ее делах посуди!


Подлость ее вся впереди.


Месть ее была такова:


Девушки приносят дрова;


Сурхаиль полна торжества,


Ведьма разжигает костер —


Пламенем озаряется двор…


Всех узбекских беков дотла


Ведьма беспощадно сожгла,


Алпамыша сжечь не могла, —


Вышел в этом деле изъян:


Пьян был, как мертвец, Хакимхан,


В пламени лежал — не трезвел,


Но, объят огнем, не горел!..



В это время сам Тайча-хан


С воинством своим подоспел, —


Видит — Алпамыш уцелел!


Страх его душой овладел,


Воинам дает он приказ:


Изрубить мечами его!


Острый исфаганский алмаз


Тоже отскочил от него!


Пробовали дело не раз,—


Каждый раз острили мечи, —


Только иззубрили мечи!


Стрелы в него стали метать,—


Не пронзают стрелы его:


Словно камень — тело его.


Сделать с ним нельзя ничего!..


Шах старуху-ведьму корит:


— Э, злосчастная ты, — говорит, —


Иль пьяна была, — говорит,—


Ведь должна была, — говорит, —


Толком все разведать вперед!


Видишь — он в огне не горит,


Видишь — меч его не берет,


Не пронзают стрелы его, —


Заколдовано тело его.


Он — не человек, а скала!


Думала бы прежде, чем жгла!


Пять дней пьяным будет лежать, —


Десять дней чурбаном лежать, —


Он же не навеки хмелен,


Временно ведь он усыплен, —


Как-никак очнется ведь он.


Не был бы тобою сожжен


Весь его дружинный народ,


Он бы, погуляв на пиру,


Сам бы и ушел поутру,


Мирно бы ушел, подобру.


А теперь — беда нам, беда,


Нам с таким великаном — беда!


Он теперь наш враг навсегда:


Если уж пришел он сюда, —


Значит — разорит города,


Значит — уничтожит нас всех!


Сдохнуть тебе, ведьме такой, —


Был бы в нашем царстве покой!


Ведьма ты и ведьмина дочь,


Говори, как делу помочь,


Только не хитри, а не то —


Голову сниму с тебя прочь!..



Неуязвимостью от рождения отмечен был Алпамыш: бросай его в огонь — не сжечь; не берет его меч; из лука ли, из ружья ль стрелять в него станешь — ни стрелой, ни пулей не ранишь.

По этой причине калмыки, не зная, с какой бедой повстречались, так растеряны были тогда. Говорит шах калмыцкий, к Сурхаиль обратясь:

— Не Алпамыша пленила ты, а наше бедствие опьянила. Ведь он, отрезвев, в отместку за смерть своих сорока джигитов живой души в стране не оставит, — всех мечом перебьет!..

Встала коварная Сурхаиль, — так отвечает:

— Ты — падишах, сделать можешь все, что ни пожелаешь. Под этой горой Мурад-Тюбе прикажи вырыть глубокий зиндан и бросить туда Алпамыша. Пролежит он там пять — десять дней, пусть месяц пролежит, а хотя бы и целый год — обязательно в сырой этой яме сгниет, — ничего с нами не сделает.

Понравился шаху калмыцкому этот совет коварной Сурхаиль — и такое грозное слово говорит он калмыкам своим:

— Раньше осени цветник чтоб не засох!


Поскорей бы в яме Алпамыш подох!


Чтоб самих себя нам после не корить,


В сорок саженей зиндан вам надо рыть.


Часа вам нельзя безделью подарить!


И простой и знатный за кетмень берись —


Землекопом стать на этот день берись.


Знатностью никто сегодня не кичись, —


От такого дела увильнуть не тщись.


Знайте, что не шутки с вами я шучу,


От большой беды избавить вас хочу.


Ну, народ, усердно к делу приступай,


В сорок саженей зиндан ему копай!.. —


Слово Тайча-хана выслушал народ.


Ни один для спора не открылся рот:


Кто берет носилки, кто кетмень берет,


Даже самый знатный амальдар — и тот


Роет, роет землю — пота не сотрет.


Кто земли не рыл, тот землю относил, —


Все они трудились, не жалея сил.


Хоть, чем глубже, тем работа все трудней,


В день успели столько, сколько в десять дней:


Выкопали яму в сорок саженей, —


Сорокасаженный вырос холм над ней.


Похвалил их шах за столь усердный труд.


Все на Алпамыша поглядеть идут,


Следует туда с войсками Тайча-хан.


Видят — Алпамыш лежит, как мертвый, пьян, —


Будет, слава богу, сброшен он в зиндан!



Десять калмык

о

в поднять его хотят, —


Силы нехватает, — только зря пыхтят, —


Тужатся и двадцать калмык

о

в, и сто, —


Мучатся с ним так же бестолково — сто, —


Ни поднять никак, ни сдвинуть ни за что!


Калмык

и

решили привести коней.


Выбрали десяток тех, что посильней:


Подлинней, покрепче выбрали аркан, —


По рукам-ногам опутан великан.


Всяких чувств лишенный, словно истукан, —


Он лежит, как мертвый, непробудно пьян,


Этот Хакимбек, узбекский пахлаван.


Думают калмык

и

: «То, что трудно нам,


То нетрудно будет десяти коням!»


Десять тех коней к аркану припрягли —


Сечь камчами стали, как только могли.


Сколько тех коней, однако, ни секли,


Кони только зря копытами скребли,


Выбились из сил — и замертво легли.


Ужасом народ калмыцкий обуян:


Неужель напрасно вырыт был зиндан?


Что, если очнется Алпамыш-Хаким,


Если, отрезвев, он разорвет аркан?


Как им совладать с чудовищем таким?!


Сущий он дракон! Дракона только тронь —


Перейти на страницу:

Похожие книги