Альпийская фиалка

А здесь, на этом поле, как быстро разрушаются стены, железные колеса топчут мохнатых пауков и в плодородной глине вызревают новые семена.

— Встань, Авак, становится свежо…

Его имя было Сэт, и так как отец его недавно умер, его звали по имени матери Ерануи: сын Еран-Сэт, или же Сэт-Ерани.

Был ли он высок или низок, обладал ли он тонким или густым голосом, играл ли он на свирели, любил ли какую-нибудь девушку и отдыхал ли он, подобно нам, как раз под этой чинарой, когда возвращался с полей, раскинутых по берегу Аракса, — всего этого не поведал мне мой товарищ Авак или, быть может, и рассказал, но в моей памяти от времени стерлись подробности этого рассказа. И теперь, когда я пишу о том, кого никогда не видел, я со слов Авака помню только то, что он был лучшим сеятелем деревни.

В этих краях Араке весною выходит из своих берегов. Быстрые воды разносят по обширной равнине ил, и прибрежные заросли камыша превращаются в зеленые островки. Сеятель бросает семена, когда уходят воды и на земле оседает влажный ил. Он разувается, засучивает штаны до самых колен и, подвесив к шее деревянное лукошко, идет, покачиваясь, мерными шагами. Идет и разбрасывает полными пригоршнями тяжелые семена, сверкающие на солнце, как стая воробышков, и потом быстро падающие на землю.

Вот таким именно сеятелем был Сэт, работник земли. Была у него мать, старенький домик, два тополя, и на верхушке одного из них каждой весною обновлял гнездо знакомый аист, принося с собою для старой Вран весеннюю радость, как приносили радость другие аисты для прочих домов деревни.

Когда аист переставал охотиться на лягушек в илистой земле, это означало, что воды Аракса уже ушли и Сэту пора взять лукошко и начать сеять семена, а его матери — приниматься за копание грядок. Впрочем, половину этих грядок портили соседские куры, а иа грядке с луком отдыхал ее собственный кот.

… Это — самый бесхитростный, простой рассказ, самый понятный. Деревня в тылу у дашнаков, в деревне — тайные приготовления к восстанию в тот момент, когда с юга подойдет красная конница. Жуткие ночи, насилия, ужас, грабежи. Ночи, когда дашнаки гнали к позициям голодную толпу, когда с позиций бежали те, которые хотели трудиться, поливать свои нивы и обрести мир для своих хижин.

Когда в деревне раздались первые пушечные выстрелы с юга и побежденный враг начал отступать, у него в тылу вспыхнуло восстание, как эхо первого грома, возвестивший хижинам освобождение из дашнакского плена.

Стоял солнечный день, как обычно, в небе парили аисты, сверкал на солнце плодородный, жирный ил. Вдруг в сторону камышей посыпался град пуль, туда, где укрепилась группа крестьян, восставших против белых всадников.

Сэт, спрятавшись за чинару, выпалил из ружья. Испуганная лава наступающей конницы рассыпалась, затем соединилась снова и погнала по мокрой земле лошадей к одинокому дереву, которое бросало черную тень в пустынном поле.

Вечером красная конница вступила в деревню.

Только на следующее утро, когда прибыли и тяжелые орудия, товарищи принесли по узкой полевой тропинке на камышовых носилках тело убитого сеятеля. Его колени были обнажены. К одному боку присохла глина, запеклась кровь. Виден был лишь застывший глаз, смотревший неподвижно, как серое облако из бездонной глубины неба.

Истекая кровью, он полз по мокрой земле к камышам, к воде, царапал землю огрубелыми пальцами, в беспамятстве сжимал ими раненное саблей плечо. Зарылся лицом в холодную землю…

Я смотрел на низенькую дверь, за которой было жихо и неподвижно. Два тополя во дворе казались такими высокими при заходе солнца.

Тетка Еран не видела ни трупа, ни похорон сына… Когда ей сообщили, что его несут, она выбежала с криком, но не дошла до двери… Четыре дня она не приходила в сознание. Думали, что она не выживет.

2

Это здание походило на старый саманник горных деревень. Недоставало круглого отверстия на крыше, в которое кидают с высокого гумна плоскими вилами теплые снопы соломы. Затем отверстие закрывают сухим хворостом; на соломе зимует какая-нибудь бесприютная собака; в конце марта она рожает с полдюжины щенят, прижитых холодной осенью под забором.

Так было в горных деревнях.

А на равнине эта постройка служила деревенской церковью. Сняли занавес, изображения святых. Кузнец унес каменную купель и теперь в мутную воду этой купели бросает раскаленные лемехи.

От прежней церкви остались лишь три каменных ступени, по которым спускались в полуподземный клуб, два медных подсвечника, на которые теперь подвешивают керосиновые лампы, да камышовый потолок, с которого, подобно люстрам, свисают метелки камышей, покачивающихся при хлопании дверей. Под камышовой крышей живут голуби, и, когда на дворе метель, они прячутся в почерневших от дыма нишах, где когда-то хранили серебряную утварь.

Стены украшены новыми картинами, и под старыми сводами звучат новые слова. В этом подземном помещении гудит веселый, бодрый говор молодежи.