Альпийская фиалка

Он кончил неожиданно… совершенно спокойно, не повышая голоса. Минуту царила тишина, затем послышался гром рукоплесканий. Как будто тысячи голубей затрепетали, с шумом проносясь над головой.

Раздалось пение, заиграла музыка, снова приветствия, и опять бодрая песня. Вышел молодой рабочий и заговорил со страстной энергией. Он перечислил привезенные подарки, и в этот момент тяжело опустился новый занавес, привезенный ими для деревенского клуба.

Волна восхищения прокатилась от первых до последних рядов.

На занавесе во весь рост был нарисован огромный сеятель, с деревянным лукошком на шее, с обнаженными до колен ногами. Освещенные огнями, сверкали золотистые зерна, которые он правой рукой рассыпал по плодородной пашне.

— Сэт-Ерани…

— Подлинный Сэт…

— Глаза, глаза…

— Какие знакомые места… Вот — те камыши, вот — наша скала…

Знал ли безвестный художник Сэта и эту деревню, и эти земли — трудно сказать. Может быть, полет его смелой фантазии создал эту картину как самую подходящую для деревенского клуба.

Первое впечатление осталось неизгладимым.

Занавес слегка покачивался, сеятель сгибался, и снизу казалось, что он шагает и от речного ветерка покачиваются камыши. А в глубине, в синем тумане, еле заметно вырисовываются два Арарата, как они видны в ясные ноябрьские дни с деревенских кровель.

Две женщины, которым приходились родней старая Еран и ее погибший сын, своей глубокой верой укрепили уверенность всех, что на занавесе изображен Сэт, сын Еран. Одна из них встала и поднесла маленькую руку к голым ногам сеятеля, как будто теплоту своей руки хотела передать мертвому образу как знак искренней любви. Вторая за ней еще какая-то женщина тихо простонала, оплакивая мертвого сеятеля.

В эту ночь слезы освятили одну легенду.

Один ноябрь сменился другим.

Все так же стоит глинобитный клуб с камышовой крышей, так же колышется занавес, и сеятель с горящими глазами по-прежнему щедро бросает золотистые семена в черную землю.

Приходит одна уже глухая старуха с камышовой метлой. Подметет пол, поворчит на голубей, которые садятся на медные подсвечники, находящиеся по обеим сторонам занавеса, подметет клубный двор, потом снова входит внутрь и чистыми руками счищает пыль с занавеса.

Когда внутри никого нет, старая Еран тихим голосом разговаривает с изображением сына.

Затем мать целует его ноги.

На углу улицы я встречаю моего товарища Авака.

Я спрашиваю у него:

— Существует ли еще тот занавес?..

— Существует.

— А мать?..

— Мать все еще верит…

— Хорошо, что никто не рассеял эту легенду.

Затем Авак рассказывает мне новости о деревне и ее жителях.

По улице проходят колонны людей, гремит оркестр, и я слышу победный гимн медных труб.

И перед моими глазами воскресает гигантский сеятель, который сеет на наших черных пашнях золотистые семена.

1932

КИОРЕС

Перевод М. Геворкяна

О Зангезур, о Киорес…

1

Город имел два названия: Горис и Киорес. Третье название — Корис — давал ему только один человек — аптекарь Кялла Цатур, который в городе славился как философ и как любитель старинных книг. Может быть, из этих книг он и извлек название города Корис, которое тщетно старался распространять. С ним был согласен только звонарь Парсег, который и был единственным слушателем Кялла Цатура, толковавшего рукописные тексты рассуждений об истинной вере, расторжении брака и «Превращении трех элементов».

Город имел два названия, и в этих двух названиях, как две дольки ядра в скорлупе ореха, укладывался один город с двумя значениями, одно поселение с двумя разными народами, которые имели свои особые привычки, интересы. И даже их названия были разные. И случалось, что эти два народа не понимали языка друг друга. На одной стороне были «пришлые», или, как киоресцы говорили, «чужбинники»; на другой стороне были собственно Киорес и его цитадель — Шен и его знаменитые главари: Катрини Агало, который мог поднять с земли навьюченного осла, Паран-Паран Аванес, голос которого доходил до Дрнданского ущелья, Гюрджи Ори, языка которого боялся даже городской голова Матевос-бей.

Катрини Агало, Паран-Паран Аванес, Гюрджи Ори и многие другие киоресцы как главари собственно Киореса не были собственниками. Это была династия земледельцев, гончаров, красильщиков, кузнецов и пастухов, родовая династия, которая при случае возглавляла борьбу Киореса и его цитадели Шена против города Гориса и его «пришельцев».

Во времена Катрини Агало Горис еще не имел городского головы и город еще не доходил до Большого моста. Катрини Агало еще мог троих из горисских купцов связать жгутом, взвалить себе на спину и грозить сбросить их в ущелье, если купцы не продадут тавризский холст в одну цену с маслом. В его время было легко: сам Шен имел своих ткачей холста, своих портных, свои постоялые дворы, где ночевали караваны из других стран. Наконец, при Катрини Агало купцы большею частью были не «чужбинники», а киоресцы, то есть имели свои пашни и посевы и даже жили в Шене, торгуя на горисском рынке.